Цветочный крест • Потешная ракета

Когда Соколов только завел эдакую вопиющую повозку, подлые завистники понаушничали об том царю, тишайшему и скромнейшему Алексею Михайловичу. Царь пришел в гнев. И, едва сдерживая себя в порыве торжества справедливости, на заседании думы вопросил кравчего:

– Уж даже вороны московские каркают, что колеса у твоего возка серебряные, а кони подкованы золотыми подковами, коих даже у царя нет.

И Алексей Михайлович поднял сафьяновый сапог и театрально осмотрел его копытце.

Бояре, стоявшие вдоль стен палаты, дружно засмеялись шутке.

– Не перегибаешь ли палку в роскошестве, Андрей Митрофанович?

Думцы затихли в радостном предвкушении расправы над вором Андрюшкой. Но не тут-то было!

– Мне самому, светозарный государь наш Алексей Михайлович, противны сии серебряные излишества, – смиренно признался Соколов. – Но предстоит мне унылая посольская в Венецию за винами для народных гуляний москвичей. И пришлось украсить карету на последние деньги, дабы показать гнилым венецианским католикам, как живут подданные отца нашего, православного русского государя! Я до роскошеств небольшой охотник, могу и в валенках ходить. Но не имею права давать повода к подозрениям венецианских князишек, что в Руси народ беден. А тем воронам, которые накаркали на слугу вашего наветы, я бы посоветовал меньше сорить средства на кутежи и полюбовниц. Тогда и денег будет вдостать, потому что при том корме, который назначает нам отец наш Алексей Михайлович, стыдно бродить в Кремль в вонючих от старости кафтанах! Али мало вам того, что назначил в корм царь наш?! Мне лично на все хватает – грех плакаться. Тем более что аз дурными роскошествами не страдаю, по характеру постник и затворник. Поэтому с одного государственного корма прилично одеваюсь и содержу сбрую. Меня гниль чужеземная фряжская не упрекнет, что темен, как таежный медведь. Слава Богу, под правлением Алексея Михайловича есть возможность жить в России сообразно достижениям нашей эпохи!

И Соколов нижайше поклонился Государю.

– В самом деле, не в лаптях же ехать в Венецию думному боярину государства российского? – вопросил Алексей Михайлович. – Чай, он представитель всего нашего образа жизни. Андрей Митрофанович, ты потом напомни в финансовом приказе, чтоб перед поездкой в Венецию выдали тебе крест с рубином «Грааль» и кинжал «Мустафа». Да серебряной утвари возьми в качестве подарочных поминков дрищавым республиканцам. Благословляю на вояж!

Соколов стремительно подлетел к трону и поцеловал все, что успел, – перстень Алексея Михайловича, рукав его кафтана, поручень кресла.

– Выкрутился… – зашептались в толпе, исподлобья глядя на Соколова. – Ах, бес! Ровно налим склизский вывернулся.

С той поры Соколов совсем страх потерял. Бороду урезал до неприличия. Кафтан носил такой короткий, что видны были ноги! В рукава вставлял бабьи кружева. В очках по Москве ездил! Не в Кремль, конечно, а в Гостиный двор, в феатр, к восточным плясавицам и в тайную кофейню, где подавали кофе с корицей и ромом.

Вот эта самая повозка, предмет неудавшегося навета на Соколова, и выкатила из ворот. Впрочем, хозяина в ней не было. Он пил утрешний кофе, напевая польские песенки.

Феодосья, наконец, вошла в ворота и подошла к парадной лестнице, которая вела со двора во второй этаж.

– За харчем – вон в ту арку, – указал Феодосье охранник. – Через четверть часа начнут раздавать.

– Аз не за едой, – скромно ответствовала Феодосья. – Прислан настоятелем Афонского монастыря Иверской Божьей матери в учителя к деткам Андрея Митрофановича.

– Прошу прощения, батюшка, ошибся. Много за дармовыми обедами сюда ползают. Вот и вошел в заблуждение. Сейчас передам про вас.

Через минуту стражник вернулся и со словами: «Ждут, ждут», – провел Феодосию по уличной парадной лестнице к входным дверям второго этажа. Над дверями в каменном резном домике находилась великолепная икона Андрея Первозванного в серебряном окладе. Феодосья перекрестилась, отмерила поклон. После потрясла сапогами, отряхая их от снега. Но тут же к ней подскочил детина и обмел сапоги щетинной щеткой на длинной железной палке. Феодосья удивленно поводила глазами. Всю жизнь она полагала, что обувку обметают веником-голиком. А тут орудие специальное!

В жарко натопленных и ароматизированных сладкой вонией (сие был жасмин) вторых сенях Феодосью встретил другой парень, одетый в модный фряжский костюм: взбитые портки и кафтан с рукавами-шарами.

– Тулуп позвольте принять.

Феодосья неловко принялась выпрастывать руки из коровьего охабня. Поправила крест на груди. Заложила волосья за уши. И пока вызывали другого сопровожатого, углядела, что высокая печь облицована изразцами ярко-зеленого цвета. Поверху шел узор также из керамических изразцов, прорезанных вязью из лилий и корон. Стены до сводов обшиты резными панелями из дерева, которое явственно источало аромат.

– Чем пахнет? – шепотом спросила Феодосья слугу. – Али медом?

– Сандал, – с небрежной гордостью, словно в сем была и его заслуга, ответил тот.