Цветочный крест • Потешная ракета

В красивом ларце за отодвигающейся дверцей появлялся то черный, то белый петух! Цвет его менялся в зависимости от того, произносил ли зритель молитву или ругался. Ежели говорилась молитва, то петух оказывался белым. После легкой ругани в ларце загадочным образом оказывался дьявольски черный петель. Честно говоря, сие чудо было самым простым. Задняя стенка ларца могла отодвигаться. Ежели человек говорил молитву, то монах, сидевший за стеной, отодвигал дверцу и заменял черную птицу на белую. И наоборот. По этой же системе работала вечная печь, названная «Манна небесная». За ее задней стеной бысть тайная дыра, в которую монах беспрерывно протягивал поварешку на длинной держалке и наливал в горшок новую порцию жидкой каши. Стоило богобоязненному посетителю произнести молитву и отодвинуть заслонку, как взглядам очевидцев представал вновь кашей полный горшок!

– Диво дивное! – восклицали самовидцы.

– Чудо явилось! Всем голодным манна! – криком объясняли зрители из первых рядов тем, кто тянул шеи сзади.

– Да как же это? – втихомолку сомневался кое-кто из молодежи (известно, что беспокойное юношество наименее склонно верить чудесам властей). – Или горшок без дна и снизу кашу в него толкают? Дак нет, вытекла бы… Али арифметика тут применена?

– Арифметика! – возмущались пожилые, видавшие виды москвичи. – Выучили вас на свою голову! Больно умные стали! Бога уж не чтят. Страх потеряли. Вам дают каши, так вы кланяйтесь с молитвой да ешьте! Арифметика! Сказал бы еще – грамматика!

И все крепкие верой дружно смеялись.

Нашелся умник, с помощью грамматики кашу варит. На кол бы тебя посадить, как в прежние времена, чтоб неповадно было клеветать на рождественские чудеса.

– В Шутихе на Сумерках завсегда уж чудо, так чудо, – встрял в разговор еще один самовидец. – Прошлый год вода в хмельное вино превращалась. Слепой прозревал. Как завопит: «Свет! Вижу!» Так у всех мурашки по спинам побежали. Нет, сей храм надежный! Потому что стародавний и намоленный.

Феодосья была немало смущена тем, что выдуманные ею чудеса превратились в вульгарное зрелище.

– Не думал аз, что события станут столь площадными, – виноватым голосом призналась она вечером другу Ворсонофию. – Аз не желала никого грубо обманывать… Планировала лишь укрепить веру в чудеса. Но получилась лжа…

– Сие ложь во спасение, – успокоил товарища Ворсонофий. – Увы, часто ложь только и помогает сохранить действительность в порядке. – Он с грустью вспомнил тайну своего сыновства. – А правда вызывает хаос. Поэтому не кори себя, брат Феодосий.

Феодосья вспомнила рассказ родного брата Путилы о чудесах, виденных в Москве, и поняла, что он зрил подобное представление. С чувством вины Феодосья жарко помолилась перед сном, желая, чтоб фокусные события поскорее окончились.

Через три дни, когда в чуде вознесения старца Аввакума неожиданно закончился бирюзовый купоросный порошок, и его пришлось заменить на менее благолепный грязно-розовый, в ворота, давя пеших, въехал воз на серебряных колесах. Из него вышел, небрежно перекрестясь, роскошно и не по-здешнему одетый боярин. На носу у боярина каким-то образом держалась загадочная конструкция из серебряных проволочек и хрустальных тарелочек. Некоторые продвинутые москвичи узнали думного дьяка, любимца государя Андрея Соколова. Еще более продвинутые опознали в женском украшении (как полагали темные простецы) на его носу очки.

– Спектаклзы, – даже произнес на английский манер чертежный дьяк Макарий.

Следом за Соколовым из других возов выпрыгнули его молодые компаньоны. На компаньонах вместо тулупов с бобровыми или медвежьими воротниками были надеты короткие кафтанчики с кружевными оборками.

– Ровно у бабы исподнее, – сплюнул в омерзении один из зрителей. – Бритоусы поганые, прости Господи!

– И где хваленые чудеса? – вопросил Соколов.

– Тамочки, Андрей Митрофанович, – подобострастно указал случившийся рядом посетитель. – Под сводом грешника пилят, в том краю радугу указуют, а в трапезной петух обличье меняет.

Процессия, благоухающая розовым маслом, пошествовала к месту распила.

– Ровно бабы притиркой надушились! – еще раз сплюнул все тот же зритель.

Компания, пересмеиваясь, подошла на вопли грешника, пилимого чертями на мясное крошево.

С несколько мгновений все молча, лишь подняв брови, глядели на пилу и ошметки кровавой требухи, которая шлепалась на землю. Когда распиленный грешник издал особо ретивый вопль, Соколов недовольно поморщился на звук и, склонившись к щели в колоде, пристально принялся вглядываться в нутро. Потом подхватил пальцем густую каплю крови, приведя чертей в растерянность.

– А вот грешник!.. – вскричал было один из них, но замолк, уставившись на Соколова.

Соколов поднес густую каплю к лицу и потянул носом. Потом встряхнул руку, обернулся к компаньонам и пропел:

– Ягода-калина нас к себе манила…

Свита засмеялась и загомонила по-фряжски. Оживленно переговариваясь, бояре пошли далее. Грязно-розовое облако Соколова также не впечатлило:

– Когда был я в Венеции на карнавале, то там испускали одно за другим облака лимонного, кораллового и лососевого цвета.