Цветок для двоих [СИ]

Тяжело дыша пересохшим горлом, Шанелька снова полезла вверх, на этот раз преодолеть нужно было всего-то пару десятков метров, выпрямилась, оказываясь над толчеей машин и людей. Застыла, выхватывая взглядом отдельные картинки. Никто никуда не торопился. Туристы вольно сидели в открытых машинках, пили из прозрачных бутылок, наклоняли над стаканчиками блестящие термосы. Кто-то бродил вокруг, бегали, гоняясь друг за другом, подростки. Вдоль изогнутой ленты машинок ходил смуглый маленький дядька, кивал белой арафаткой, концы которой хлопали его по растянутой футболке над серыми шортами, прикладывал ко рту мегафон — прикрикнуть на детишек, а после менял тон, уже обращаясь к обедающим, видимо, что-то шутил, кажется, по-английски, а может, и на немецком, прикинула Шанелька, снова раскаиваясь, что с разговорными иностранными у нее полный завал. Это вам не оригиналы Бернса и Гете в толстых книгах. Она совсем уже стала спускаться, репетируя фразы, которые нужно составить из знакомых ей английских слов, чтоб донести суть происходящего. Но в обыденные «хау ду ю ду» и «май нейм из» никак не втискивалось «мою подругу в лагере туарегов только что похитил реставратор папирусов Асам из архива города Геруда»…

Как вдруг, одновременно с движением, что передавалось по цветной толпе вспышками, по мере того, как люди замечали идущую к ним женскую фигуру, возник среди голосов один, странно знакомый. С воплем на чисто русском языке. Воплем такой силы, что Шанелька на секунду успела позавидовать, вот так бы ей орать там, наверху…

— Нелечка! — пронзительно орал женский прокуренный голос, — ахренеть, Нелька? Ты как ваще тут? Ой, бля, девки, да это ж подруга моя! С Крыма! Нелька, вали сюда, тут я!

Навстречу ей мчалась, размахивая термосом, покрывалами, бусами на мощной потной груди, сверкая зубами, глазами и откидывая свободной рукой рыжие длинные волосы, Лаки, топая по пыли и камешкам белыми кроссовками, облепленными стразами.

— Лариса… — Шанелька качнулась, и поспешно выпрямилась, когда та подскочила, протягивая руки, чтоб подхватить.

Лаки тут же заключила ее в объятия, завертела, тиская и обжигая локоть крышкой термоса.

— Бля, — радостно сообщала на каждом повороте, сверху вниз засматривая в лицо Шанельки, потом переводила глаза на подходящих туристов и повторяла уже им, погромче, так что у пленницы звенело в ушах, — бляа-а-а! Я думала, тут верблюды одни. А тут ты! Е-мае. А где ж Кристина? Жрать хочешь? Вы чо, вы там с другой стороны, да? Пошли, я ж поздороваюсь. А пить? У меня каркадэ тут, а еще кофе. Вы долго стоите? Та пойдем, а то Джалилька нас через десять минут увезет. Вон орет уже, чтоб не рассиживались.

— Лаки, — снова сказала Шанелька, пытаясь остановить белый танец, — да стой же. Мне сказать. Поговорить надо. Срочно.

Замолчала, оглядывая любопытные лица мужчин и женщин, которые обступили их полукругом, поспешно дожевывая бутерброды и бананы.

— Секрет? — догадалась Лаки, таща ее за руку к машинке, стоящей второй в караване, — Гансик, вали, дай девочке сесть.

Пухлый Гансик лет шестидесяти, расплываясь в улыбке, поспешно освободил нагретое сиденье, повинуясь, как поняла оглушенная Шанелька, не словам, а выразительной жестикуляции. Упав на место Гансика, она тут же получила в одну руку банан, в другую — запотевшую банку с колой.

— Лопай, тут халява, олл инклюзив, пиво еще есть, но Джалилька ругается, чтоб ссать не просились каждые пять минут. Давай, рассказывай! Чо глядишь? А, на этих…

Лаки пренебрежительно махнула жилистой рукой, унизанной чеканными браслетами с гранеными стекляшками.

— Ни одна падла по-нашему не говорит, прикинь! Не. Мужики нормальные так, побегут, принесут, шо надо. Но для души потрепаться, пошутить даже не с кем. Прикинь, у нас ночевка, у бедуинов, три часа пилить еще по этим булыганам. А словом не с кем. Джалилька только и может, и то — «прошу вас» да «ах прекрасная леди». Заебись, веселуха, но мне эта экскурсия все равно на халяву, надо пользовать.

Лаки запрокинула голову и захохотала, но сразу же прервала смех, став серьезной:

— Так что, давай. Важное что?

— Блин, — Шанелька дернула колечко, хлебнула колы, такой ледяной, что на глазах выступили слезы, — да, счас. А как же — десять минут, Лаки, мне нужно, ой. Я не знаю. Короче…

Сжимая в руке банку, она, заикаясь и останавливаясь, потом торопясь и снова умолкая, чтоб яснее сформулировать, рассказала Лаки о последних событиях.

— Так, — сказала та, ставя загорелую мосластую ногу на подножку квадроцикла, — ну… охренеть, короче. Ну чо, поедешь с нами, я сейчас с Джалилькой перетру, насчет места в машинке. Только у нас занято все, разве что на коленях.

Шанелька поежилась, глядя, как вокруг уже поспешно пакуют еду в рюкзаки и рассаживаются по машинам. Три часа, на чьих-то коленях. А в лагере остались вещи. И еще — бумаги.