Цветы для Элджернона

Завтра я отправлюсь на Маркс-стрит увидеть мою мать. Ночной сон всколыхнул цепочку воспоминаний, осветил целый пласт из моего прошлого, и теперь важно поскорей все записать, пока я ничего не забыл. В последнее время со мной это происходит все чаще. Это как-то связано с моей матерью, и сейчас больше чем когда-либо мне важно понять, какой она была и почему она так со мной обращалась. Я не должен ее ненавидеть.

Мне надо внутренне с ней помириться, еще до нашей встречи, иначе я могу себя повести глупо и даже грубо.

27 Сентября

Я должен был это записать по горячим следам, тогда мой отчет будет полным.

Три дня назад я отправился, чтобы увидеть Розу. Я заставил себя снова одолжить машину Берта. При всех своих страхах я понимал всю важность этой поездки.

Когда я добрался до Маркс-стрит, я поначалу решил, что ошибся адресом. В моих воспоминаниях все выглядело иначе. Я увидел грязную улицу. Пустые автостоянки на месте снесенных домов. На тротуаре лежит выброшенный холодильник с оторванной лицевой панелью, а на обочине валяется старый матрас с торчащими из брюха железными пружинами. В одних домах окна заколочены, другие больше похожи на ветхие лачуги. Я припарковался в квартале от места назначения и пошел пешком.

Никаких уличных игр, не то что в моей памяти: всюду играют дети, а Чарли наблюдает за ними из окна (странно, но почти все мои воспоминания заключены в оконную раму, и я в ней). А сейчас только старики прячутся в тени прохудившихся крылечек.

На подходе к дому я испытал еще один шок. Моя мать в старом коричневом свитере, стоя на крыльце, мыла окна на первом этаже, при том что было холодно и ветрено. Она всегда демонстрировала соседям, какая она хорошая жена и мать.

Для нее главным было всегда, что думают о тебе другие. Изобразить нечто перед самой собой и своей семьей. Испытать комплекс полноценности. Матт часто говорил ей: то, что думают о тебе другие, вовсе не главное в жизни. Но она пропускала это мимо ушей. Норма должна была правильно одеваться; в доме должна быть хорошая мебель; Чарли надо держать взаперти, чтобы люди не догадались о том, что с ним что-то не так.

Я остановился в воротах. Она распрямилась, чтобы передохнуть. Ее лицо вызвало у меня содрогание – не такое, каким я всячески старался его запомнить. Седые, завитые щипцами волосы, впалые морщинистые щеки. Блестит вспотевший лоб. Она поймала на себе мой взгляд.

Первое поползновение – бежать, но я не мог, слишком большой путь проделал. Скажу, что потерялся в незнакомом квартале, и спрошу, как мне проехать. А вместо этого я стоял как вкопанный и ждал от нее каких-то действий. Но она просто на меня таращилась.

– Вам что-то нужно? – Ее сиплый голос эхом отозвался в коридорах моей памяти.

Я открыл рот, однако оттуда не вырвалось ни звука. Я шевелил губами, пытаясь что-то из себя выдавить, поскольку в ее глазах промелькнуло узнавание. Не таким я хотел перед ней предстать. Тупо на нее уставился, не способный сказать что-то членораздельное. Мой язык мешал мне, как такой большой камень преткновения, и рот пересох.

Наконец я что-то выдавил. Совсем не то, что собирался (а планировал я убаюкивающие, бодрящие слова, которые бы удержали контроль над ситуацией и стерли в памяти все боли и обиды), а нечто вроде:

– Мааа…

После всех языков, какие я выучил, меня хватило только на это «мааа». Я превратился в новорожденного ягненка, готового припасть к материнскому вымени.

Она вытерла потный лоб тыльной стороной ладони и нахмурилась, как будто не могла толком меня разглядеть. Я сделал шаг навстречу, потом еще один – все ближе к крыльцу. Она отступила.

Я не был до конца уверен в том, что она меня узнала, но тут она ахнула:

– Чарли!..

Не крик, не шепот. Просто выдох, как у человека, выходящего из глубокого сна.

– Ма… – Я сделал еще шаг к крыльцу. – Это я…

Мои телодвижения ее испугали, она отшагнула и перевернула ногой ведро с мыльной водой, грязные потоки выплеснулись на ступеньки.

– Что ты здесь делаешь?

– Я захотел тебя увидеть… поговорить с тобой…

Так как язык продолжал мне мешать, из моей гортани вырывались слова с глуховатым скулящим оттенком – вероятно, так я говорил в детстве.

– Не уходи, – взмолился я. – Не убегай от меня.

Но она уже нырнула в вестибюль и закрыла дверь на крючок. Она стояла там и испуганно поглядывала на меня из-за белой занавески. Губы ее беззвучно шевелились, и по ним можно было прочесть:

– Уходи! Оставь меня в покое!

Но кто она такая, чтобы мне отказывать? По какому праву она убегает?

– Впусти меня! Мне надо с тобой поговорить! Впусти, слышишь!

Я барабанил по стеклу с такой силой, что в конце концов оно не выдержало, трещины разошлись паутиной, а мой палец на мгновение застрял в одной из трещин. Видимо, она решила, что я сумасшедший и пришел, чтобы над ней поизмываться. Она побежала по коридору и укрылась в своей квартире.

Я толкнул дверь, сорвал крючок и, от неожиданности потеряв равновесие, влетел внутрь. Рука моя кровоточила и, не зная, как быть, я засунул ее в карман, чтобы не закапать недавно ею отдраенный линолеум.