Цветы мертвых. Степные легенды

Пришлось нести картину в самый католический сочельник. Магазины были полны покупателями, всюду давка. Даже у постоянного покупателя работ Олега Ивановича толпился народ, словно всем понадобились перед Рождеством именно горшки, щетки, для уборных специальная бумага.

И хозяин магазина, обалдев от небывалого наплыва покупателей, стоял посреди лавки с видом миллионера. И когда Олег Иванович, как всегда робко и тихо, обратился, тот ответил:

– Вы же видите, что у меня в магазине делается? Подождите. Видите, сколько у меня покупателей?

Но часы на стене показывали уже 7 часов. Еще час, и все магазины закроются. Олег Иванович торопился и потому не стал ждать, а побежал, именно побежал, а не пошел, на другую улицу: там недавно открылся магазинчик, где продавали только картины. Два дня праздников могут для Олега Ивановича оказаться смертельными. На улице был мороз.

Олег Иванович скромно, бочком влез в магазин.

Торговец посмотрел с видом специалиста на работу Олега Ивановича. Похвалил и с сожалением, какое только можно услышать заграницей, сказал:

– Но это же цветы мертвых. Астры и хризантемы – цветы мертвых.

Олег Иванович вышел из магазина совсем убитым. Почему его дернуло написать эти цветы? Ведь люди не собираются умирать. Наоборот видно, что все хотят жить, торопятся насладиться жизнью, всей этой пустячной мишурой, забыть о последнем своем часе. А он полез чего-то с ними, с этими цветами?

Пришел домой. Поставил цветы на стол и посмотрел. Написаны были хорошо. Почему цветы мертвых? Ведь у нас в старое время хризантемы носили в петлицах фрака на официальных балах и приемах. Как он про это забыл, что здесь каждое первое ноября этими хризантемами завалены базары в ожидании покупателей в день «Всех Святых».

Когда он пришел домой, то во всех соседних комнатах тоже было тихо. Видно, в такую ночь даже самые испорченные жизнью души старались сохранить свои человеческие облики, не решаясь проводить ее не по-христиански.

Но у Олега Ивановича ничего в комнате не было, чтобы вызвать в душе умиление. Тоска. Страх за завтрашний день, нищета. Может быть, смерть.

Олег Иванович поставил картину перед собою и написал: «Цветы мертвых».

Сам сел в дырявое кресло и решил так сидеть всю ночь, глядя на них. Может быть, от взгляда на цветы станет теплее на душе. Мы ведь не считаем их «цветами мертвых». У нас это цветы живых.

Но, увы, через минуту он заметил, что от этих цветов действительно веет холодом. Ведь это не розы: цветы тепла, любви, надежд. Этими цветами здесь осыпают могилы. Вдруг стало совсем невыносимо холодно. Даже пальцы рук и ног уже похолодели. Олег Иванович заснул.

* * *

Через два дня, когда католическое Рождество окончилось, и когда заведение заработало полным ходом, хозяйка заглянула в комнату своего квартиранта.

Олег Иванович сидел перед картиной, уставившись на нее. Хозяйка прочла: «Fiori dei morti» – «Цветы мертвых». Вскрикнула и выкатилась вон в ужасе.

А через минуту перед цветами мертвых стояли густо набеленные маски, тоже похожие на мертвых.

«Русская мысль», Париж, 5 января 1955, № 725, с. 6.

Старый газетчик

Газетчик Николай Николаевич дожил уже до 65 лет. Но для этого возраста был, – во всяком случае, казался, – еще сравнительно бодрым.

Правда, Николай Николаевич уже ничего не пил, кроме жиденького чая, который варил себе в старом, помятом алюминиевом котелке, и кроме овощей и фруктов уже не мог себе ничего позволить. Главной причиной этого у людей, подобных Николаю Николаевичу, является отсутствие или нехватка денег, отсутствие или нехватка зубов, или, наоборот, присутствие в организме чего-нибудь лишнего.

У Николая Николаевича было и первое, и второе, и третье, и… даже четвертое.

Был он одинок, как и всю свою жизнь, от корнетских дней до последнего дня. До «великой бескровной» жил интересами своего полка, его успехами и неудачами. Вместе с полком прошел всю войну 1914–1917 годов, а потом с отдельными однополчанами участвовал в гражданской войне на стороне белых, то есть отдал себя старой Императорской России всего, без остатка. Когда он попал заграницу, от бывшего драгуна уже действительно ничего не осталось. Так, какое-то недоразумение. Ибо жизнь его окончилась там, на перекопских позициях, в холодную осень 1920 года, когда красный девятый вал в последний раз обрушился на утлую белую ладью и выбросил щепки от нее в Черное море, разметал их по всем прибрежным странам Черного и Средиземного морей… и даже океанов.

Новая, совершенно незнакомая и непривычная обстановка, чуждая жизнь, непривычные условия существования, а главное, небывалая перемена среди окружающих его, ставших жестокими, эгоистичными и расчетливыми, как иностранцы, так поразила Николая Николаевича, что он поспешил отделиться от общей беженской массы и поселился одиноко в итальянском городе, – там, где не было русских, и занялся продажей газет вразнос.