Цветы мертвых. Степные легенды

Уже тогда нужда навалилась на него так, что часто Николай Николаевич чувствовал себя попавшим между двух плоскостей тяжелого пресса. Незнание языка, характера и обычаев иностранцев, их привычек, надолго отделили его от окружающей его жизни. Словно рыба, выброшенная на берег.

Потом, когда пообжился, даже не мог себе представить, как он мог прожить год такой кроличьей жизнью, будто и сердце в нем не билось, и кровь не бурлила.

«Очевидно и вправду, человек такая скотинка, которая ко всему привыкает».

И действительно, если вспомнить, что пришлось нам всем перенести – и тем, кто благополучно ушел, и тем, кому пришлось расплачиваться там за всех и расхлебывать неудачно заваренную кашу, невольно задаешь вопрос: почему мы все не покончили с собой там, еще на Бишуевских позициях?

Надежда! Злая игрушка, отравленная ядом. Надежда втащила нас в это жизненное болото и, обещающе улыбаясь нам, дала ему нас засосать. Каждый тянул лямку день за днем, надеялся, ждал чего-то, и лишь под старость увидел, что все суета сует и что надежда, как всегда, обманула… Николай Николаевич терпеть не мог этого слова, синонима лжи, обмана и невыполненных обещаний.

А судьба, как назло, еще в его молодости, связала его жизнь с именем Надежды.

И Николай Николаевич не был лишен судьбой того, что каждому из нас пришлось пережить. При таких воспоминаниях ему становилось и горько, и сладко. Сердце начинало шевелиться беспокойней, и тело спешило добраться до ближайшей скамейки и опуститься на нее. Так создан человек. И никому его не переделать.

Надежда… Надя… только что окончившая институт благородных девиц, молоденькая девушка. «Какое странное название: “институт бла-го-род-ных девиц”. И что это такое? И чем оно отличает бла-го-род-ных от неблагородных?»

Николай Николаевич при слове «благородных» всегда нехорошо прищуривался.

* * *

Сорок лет тому назад, возвращаясь с полковых маневров, завернул в имение родителей своей невесты. Нади дома не оказалось, и родители были в большом смятении и даже толком не могли ничего объяснить. Мать лишь плакала и простодушно просила жениха помочь им найти их дочь. Отец, наоборот, чертыхался, нещадно плевался, и размахивая бестолково длинным чубуком, гремел, стучал кулаком по столу и обещал проклясть свою дочь. В общем делалось все то, что совсем было ненужно молодому офицеру.

Он сел на лошадь и, отдав поводья, предоставил ей идти свободно. Так хотелось забрести куда-нибудь в глушь, ничего не видеть и не слышать. Впереди виднелась река, куда и направилась лошадь.

У берега реки буковая роща, заросли акаций и бузины… Где это было? Далеко или близко? Но неожиданно лошадь остановилась и, вытянув шею, насторожила уши. Николай Николаевич взглянул перед собой. Из-за редкого куста бузины слышались голоса.

На стеблях осенней жесткой травы небрежно брошен газовый зеленый шарф, такой знакомый. Из-под куста бузины торчит лакированный носочек туфли, тоже такой знакомый, и… придушенный женский нехороший смешок… какой-то незнакомый…

В тот же вечер запыленный драгун-вестовой гнал своего мерина по той же дороге с письмом за пятью сургучными печатями.

* * *

На бульваре рыскали ловкие молодые газетчики, всегдашние конкуренты старого газетчика, и назойливо выкрикивали:

«La Stampa! Il Popolo! Corriera della sera! Casetta sera! Unita! Unita!» – кричал субъект с красным галстуком… – «U-ni-ta!»

«Per piasi, per carità, mussu», – тянула на диалекте плохо одетая женщина, протягивая прохожим какие-то разноцветные бумажки.

Николай Николаевич настроен сегодня ворчливо и брюзгливо. Спину ломит, в коленках хрустят суставы. Большой палец левой ноги мозжит от приступа подагрических болей. Печень и почки дают себя чувствовать особенно неспокойно. Видимо – к дождю.

Но сейчас же его мысли отвлекла шедшая навстречу располневшая немолодая женщина. Излишний жир оттягивал кожу на лице, на запястьях натеки. То же и на щиколотках и на подъемах ступней. Походка – трясущий студень, а сама похожа на ком пышного теста, затянутого в корсет. Подпираемые корсетом толстые руки висели полусогнуто, как у циркового борца, а хвост платья подпрыгивал угрожающе, подбрасываемый мощными ягодицами.

«Надя в старости», – подумал Николай Николаевич. – «Тоже вот тащится куда-то ни свет, ни заря. Видно еще хочет понравиться кому-то».

Николай Николаевич почему-то рассердился на эту женщину и решительно свернул в ближайший бар. Выпил, стоя, рюмку белого вермута и сразу повеселел. Вышел бодрым шагом из бара и немедленно юркнул в другой. Очень ему понравился сегодня вермут.

«Нужно повторить». Ароматная жидкость разлилась по старым венам, добралась до мозга, и старому газетчику стало казаться окружающее в лучшем освещении, а жизнь так просто совсем хороша: встречные женщины интересными, мужчины галантными, уступающими дорогу, дома розовыми, бульвар необъятно широким и просторным.

Девицы так просто прелесть, как первые весенние цветы.