Цветы, пробившие асфальт: Путешествие в Советскую Хиппляндию

Таким образом, все оставалось по-прежнему тесно связано друг с другом: хиппи, как и дети, находились под угрозой лжи и насилия со стороны общества, и поэтому только любовь и мир могли спасти и хиппи, и афганских детей. Борьба за мир была логическим следствием этих идей, и хотя все это укладывалось в параметры пацифизма, тем не менее оно уже было чем-то большим, чем простое бегство от всего советского, объединяющее сообщество хиппи. Несомненно, это больше смахивало на диссидентскую активность, к которой у хиппи было двойственное отношение и которая считалась просто-напросто опасной. В 1983 году милиция нагрянула в Царицыно, арестовав более ста человек — не исключено, что это случилось из‐за листовок, призывавших к окончанию войны в Афганистане, которые распространял Троянский[590].

Были хиппи, которые считали себя политическими диссидентами. Михаил Бомбин из Риги, душа и опора летних лагерей на Гауе, был настолько же диссидентом, насколько и хиппи, а также религиозным верующим и распространителем самиздата. Бомбин открыто занимался политикой, и его взгляды разделяло большое количество людей, для которых он был духовным наставником. Его bon mots включали такие фразы: «В нашей стране люди, которые свободно выражают свои мысли, находятся в тюрьме или психиатрической больнице» или «Демократия — это когда людей не судят за то, что они сказали, что демократии нет»[591]. 12 ноября 1984 года Бомбин был арестован в ночном поезде Рига — Москва, где он занимался пропагандой пацифизма среди молодых призывников: «Вам, солдатам, вбивают в головы [идею], что наша политика мирная — политика мира, но она не соответствует ни политике мира, ни международной разрядке»[592]. В 1985 году его отправили в институт им. Сербского на судебно-психиатрическую экспертизу, но признали вменяемым, то есть отвечающим за свои поступки. Бомбин не считал, что его диссидентская и подпольная христианская деятельность противоречит его хипповской жизни, но понимал, что хиппи не были в массе диссидентами, хотя некоторые «диссиденты-хиппи тоже были, сочувствовали, мы привозили самиздат. Хиппи охотно пользовались самиздатом, я на Гаую книжки привозил, мы даже устраивали чтения у костра, книжки читали по очереди. Все сидели вокруг костра и слушали»[593]. То есть самиздат принимался, когда он вписывался в общий хипповский опыт, но он не был самоцелью и не считался частью хипповской идентичности — это также становится очевидным, когда обращаешь внимание на небрежное отношение хиппи к своим собственным сочинениям. Стихи и пьесы, написанные ими, продолжали быть важным средством хипповского самовыражения, но хиппи прикладывали незначительные усилия, чтобы распространить их вне пределов устного контекста. В ленинградской коммуне под названием Yellow Submarine диссидентство и хипповство также существовали совместно. В старом заброшенном доме, где располагалась коммуна, на первом этаже жили анархисты и новые левые, а на втором — хиппи. Напряженная атмосфера возникла в конце концов не из‐за фундаментальных политических разногласий, а потому, что жители коммуны по-разному оценивали степень риска. «Верхние» (хиппи) считали, что их образ жизни подвергается угрозе из‐за подпольной политической активности «нижних» жильцов, включавшей в себя издание «Перспективы», тогда как «политические» с первого этажа полагали, что употребление наркотиков на втором этаже привлекает к коммуне нежелательное внимание. В итоге КГБ арестовал и «нижних», и «верхних». Хипповская пьеса «Лажа», созданная совместными усилиями жильцов обоих этажей, уцелела, а подпольная газета сгинула в архивах КГБ[594]. Действия Комитета госбезопасности не оставили ни малейших сомнений в том, кого именно там считали большей угрозой (косвенно доказав правоту «верхних»). Но со временем настроения изменились: в 1980‐х все больше хиппи приходили к выводу, что время для политики, наконец, настало, и обитатели второго этажа коммуны стали активными проводниками перестройки.