Цветы, пробившие асфальт: Путешествие в Советскую Хиппляндию

Власти косвенно подтвердили важное значение этих физических ощущений, поскольку самый частый способ прервать вышедший из-под контроля концерт состоял в выдергивании вилки из розетки, чтобы отключить усилитель. Баски, солист группы «Рубиновая атака», с волнением вспоминал их первые концерты, когда они играли с усилителем, заставляющим воздух вибрировать:

Дядя Вася рубильник выключал — и все. Мы в Плехановском институте, допустим, играли, только купил гитарист Володя Рацкевич ревербератор и «Хавану», только врубил звук, эхо, мы как дали Хендрикса! — и все, народ дико заорал от восторга, и сразу прибегает начальство. Они думали, что это будет танцевальный вечер и что все будут тихо танцевать, а тут — орево, экстаз, классно! И вырубают. От этого — еще больше[633].

Власти быстро покончили с этим физическим опытом кайфа, отключая электричество во время концертов. Теоретически группы могли петь без микрофонов и играть на акустических гитарах, но для создания звуковых волн, которые бы ощущались так, что тело наэлектризовывалось, требовалась громкость, недостижимая без электричества. Именно громкие звуки и низкие басы через электрические усилители вдохновляли людей на танцы, сглаживали чувство неловкости перед окружающими и давали ощущение потусторонности. Но электричество находилось в собственности государства.

Ил. 47. Андрей Макаревич и группа «Машина времени» в ранние годы, когда группа была тесно связана с московской Системой хиппи, примерно 1970 год. Фото из архива Г. Зайцева (Музей Венде, Лос-Анджелес)

Долгое время это ощущение потусторонности и экзотичности усиливалось тем, что рок-музыка звучала исключительно на английском языке. Все российские рок-группы начинали с английских песен, даже если их вокалисты владели английским только на самом начальном уровне. Виталий Зюзин, московский хиппи 1980‐х, объяснил, что это было не выбором, а необходимостью, учитывая их целевую аудиторию:

Я, как и вся молодежь того времени, отчаянно не мог слушать никакие отечественные песни, ни народные, ни эстрадные, вообще ничего на своем родном языке. Все казалось окрашенным совковостью и старомодностью. То ли дело западная музыка! Вообще любая, от западных границ СССР! Начиная с поляков, чехов и югов наш восторг рос, рос и достигал апогея при жеваных звуках английского языка[634].

Некоторые российские певцы впоследствии вспоминали, как записывали тексты исполняемых ими английских песен на слух русской кириллицей, иногда не понимая некоторых идиом, как, например, «We can work it out», считая это текстом, воспевающим рабочий класс[635]. Но это их не слишком волновало. Транскрибирование текстов песен было более приятным занятием, чем их перевод. Ранние рок-музыканты и их слушатели (и те и другие в значительной степени были связаны с тусовкой хиппи) ценили поэтику звучания английских текстов, а не их содержание. Юрий Фокин, барабанщик группы Стаса Намина «Цветы», описывал это как «прививание чувства свободы», тогда как русские тексты ассоциировались с родителями, властью и бюрократами[636]. Илья Смирнов, ставший в 1990‐х одним из первых российских авторов, составивших хронику российского рока, подчеркивал, что рост англоязычных кавер-песен в конце 1960‐х — начале 1970‐х резко контрастировал с многословностью предыдущего десятилетия или даже был его противоположностью:

Что касается качества текстов, то публика тогда обращала на это не больше внимания, чем на убийственное звучание «кинаповских» (от «Кино-Аппаратура») колонок. Музыка, «сэйшеновый» ритуал, общение — вот социальное и эстетическое ядро рока того времени, поэтому рокерам оставалась чужда бардовская содержательность текстов[637].