Цветы, пробившие асфальт: Путешествие в Советскую Хиппляндию

Я бы пошла дальше. Не только барды отвергались — отвергалась вся многословная советская культурная система, официальная и неофициальная, конформистская и диссидентская. (С середины 1970‐х наблюдалась обратная картина: русскоязычные песни стали набирать популярность, и сегодня российская певица Умка является ведущим автором и исполнителем хипповской музыки, хотя многие убежденные хиппи ранних лет по-прежнему скептически относятся к текстам на русском, даже спустя много времени после того, как российский рок завоевал всю страну.) Английский язык, поскольку его ценили за звучание и ассоциации, стал безмолвным языком советской молодежи — или скорее языком «полуслова», в том смысле, о котором писала Светлана Бойм[638]. Английские слова, как и некоторые русские термины, использовавшиеся в широких богемных кругах, стали триггерами эмоциональных ассоциаций, потеряв свои прямые значения практически навсегда — или, по крайней мере, сделав их второстепенными. Иначе говоря, английские слова стали звуками. Таким образом, английские песни создали своего рода невероятно открытую церковь — церковь любителей рока — и могли нести в себе практически любые ассоциации, главное — принимать потоки музыки, которая была их составной частью. Вильям Бруи, битник, хиппи и художник из Ленинграда, вспоминал, как он впервые поймал англоязычную радиостанцию на своем приемнике: «Я ничего не понимал, абсолютно ничего не понимал, но музыка этого языка меня завораживала. И я начинал постепенно что-то понимать»[639].

Молодежь считала это эмоциональное восприятие чего-то неизвестного совершенно аполитичным. Им нравился рок, потому что, когда они его слушали, им было хорошо. Или, скорее, он заставлял их «чувствовать» — и точка. Дело было не просто в музыке. Дело было в людях, которые ее исполняли. Джон, Пол, Брайан, Джанис, Джими, Джим — все были молодыми людьми, такими же одинокими в этом враждебном мире, как и они сами. Несмотря на культурную и политическую пропасть, разделявшую Восток и Запад, казалось, они поют о тоске, надежде и отчаянии их советских сверстников. Они стали для них «как святые», обретая еще большие силу и красоту по причине своей удаленности и, во многих случаях, безвременной смерти[640]. Это были герои их внутреннего мира, почитаемые и обожаемые молодыми людьми, которые не видели ничего плохого в таких своих, по сути, очень личных увлечениях. Однако система — партия, педагоги, чиновники культуры — чувствовали, что здесь есть что-то еще. В лучшем случае рок терпели, иногда — запрещали и всегда — высмеивали. И именно как запретный плод он стал отправной точкой для инакомыслия. В автобиографическом рассказе Солнца есть большой кусок, посвященный музыке, молодости и чувствам:

Да мы длинноволосые! Но это не значит, что мы подонки. Просто немного другие интересы. Нас действительно интересует музыка. Да и то такая, которую вы называете «воющая». Ну что же она нам нравится, мы ее любим. Мы находим в ней свои, понятные нам краски, чувства. Не думайте что мы какие-то особые, нет! Просто она нам ближе по ритму, эмоциям. Ведь у вас же была своя музыка в тридцатых. Неправдали? Так и у нас. Просто мы молоды, так же как и эта музыка. Ее придумали молодые и для молодых. Так что не сердитесь если вам она не нравиться. Ведь в ней ничего ужасного нет. Вы только вслушайтесь и услышите уличный шум большого города, его ритм жизни, стремительный, грохочущий не утихающий ни на минуту даже ночью. Или тишину зеленого леса, журчание ручейка, и сладкий запах цветов. Услышите о неразделенной любви и о невзгодах жизни, о грусти и радости, о предостережении новой страшной войны. Ее просто нужно полюбить и тогда все станет ясно[641].