Цветы, пробившие асфальт: Путешествие в Советскую Хиппляндию

Света Барабаш (Офелия) и Света Маркова (Царевна-лягушка) не только были тезками, но и внешне напоминали сестер, не в последнюю очередь потому, что в начале 1970‐х обе носили похожие прически, делили друг с другом одежду и, похоже, иногда постель и любовников. Офелия научилась у Светы шить хипповские вещи и наделять смыслом все, к чему бы ни прикасалась и что бы ни носила. Хипповская жизнь Офелии, как и жизнь Царевны-лягушки, была немыслима без мужчин — как принадлежавших к хипповскому кругу, так и находившихся за его пределами. Света Барабаш одновременно верила в свободную любовь и постигала жизнь через интимные отношения с теми мужчинами, которыми восхищалась. Можно сказать, что по своему образу жизни она была феминисткой, не обращала внимания на условности и не зависела от мужского признания. Начиная с поздних 1960‐х и до конца советского времени она служила интеллектуальным связующим звеном между московским богемным и диссидентским андеграундом и миром московских хиппи. Света Барабаш была бескомпромиссной, властной и упорной в своей преданности жизни, которая должна была стать другой, более правдивой, чем та, которую советская система приготовила для девушки из хорошей семьи. Друг Офелии (и в какой-то момент ее бойфренд) Саша Липницкий произнес в ее адрес глубокомысленную эпитафию:

У многих все же были какие-то тормоза. А она поставила на карту все, всю свою жизнь — вот что я имею в виду. Если у Солнца не было преуспевающей семьи, он нигде не учился, у него не было квартиры, то у Светы все это было, и она поставила на карту все — и все потеряла. И в итоге потом лишилась и жизни, пристрастившись к наркотикам[1061].

Как и Липницкий, большинство людей говорили о трагической судьбе Офелии. В ее таком символическом хипповском прозвище и ужасной кончине (ее разложившееся до неузнаваемости тело вытащили из Москвы-реки весной 1991 года) есть зловещая предопределенность, которая окрашивает все связанные с ней истории. Из-за ее увлечения наркотиками многие более поздние хиппи, отвергающие именно такой образ хипповской жизни, отказывались ею восхищаться. Например, Сергей Москалев, вдохновивший так много хиппи Второй Системы, Офелию уважал, но яростно боролся с наркотиками в сообществе. Признавая ее творческую и идеологическую самоотверженность, он тем не менее с жалостью говорил о ней как о великом уме, который сгубила наркотическая зависимость[1062]. Для нее же самой наркотики не были препятствием к хипповству. Скорее они были воплощением (и инструментом) перехода в другое пространство, в другое тело, к другому человеческому существованию — ко всему тому, к чему она так стремилась. Наркотики были частью ее жизни, они способствовали ее творчеству, обаянию — и гибели. И хотя ее хорошо помнят — она слишком долго была активна в Москве, чтобы разделить судьбу Марковой, — в каком-то смысле ее тоже отчасти вычеркнули из хипповской истории: ее жизнь представлена слишком односторонне, как история падения и смерти.

Света Барабаш, как и Света Маркова, росла в привилегированной семье. Ее мать, которую смутно помнят многие Светины хипповские приятели, преподавала английский язык в институте, где готовили военных переводчиков и разведчиков (скорее всего, имевшем связи с ГРУ). Сразу после войны Тамара Барабаш стажировалась в одном из колледжей в Оксфорде, возможно являясь шпионом под прикрытием. Отец Офелии, которого помнил только Азазелло, работал в каком-то министерстве. Света рано взбунтовалась против родителей и системы, которую они представляли. В восемнадцать лет она вышла замуж за своего однокурсника, известного богемного тусовщика Игоря Дудинского, у которого к тому времени уже была впечатляющая карьера нонконформиста. Он был частью «золотой молодежи», а его отец, занимавшийся идеологической и экономической работой, судя по тому, сколько раз ему удавалось вытаскивать своего сына из переплетов, был кем-то большим, нежели простым заместителем директора Института экономики мировой социалистической системы АН СССР. Юный Дудинский, тогда студент экономического факультета МГУ, присутствовал на демонстрации 5 декабря 1965 года на Пушкинской площади, организованной Александром Есениным-Вольпиным. Его задержали прямо на площади, но там его узнал (и спас) комсорг МГУ. В итоге Дудинский избежал ареста, но был исключен из университета[1063]. Его влиятельный отец позаботился о том, чтобы Игорь смог сначала устроиться работать в только что созданный Институт международного рабочего движения, а затем снова поступить в МГУ, но уже на престижный факультет журналистики. На журфаке он учился на год старше Саши Липницкого, Саши Бородулина и их потрясающе красивой подруги Светы Барабаш.

Ил. 81. Офелия, конец 1970‐х годов. Фото из архива А. Еганова (Музей Венде, Лос-Анджелес)