Цветы, пробившие асфальт: Путешествие в Советскую Хиппляндию

Между тем, у Офелии начался роман с Павлом [его прототипом был Азазелло], который теперь мыл свои сальные волосы и перестал вихляться. Но глаза у него остались такими же мутными, и говорил он так же медленно и гнусаво. Офелия придумала ему новое имя — Ариель. «У меня срыв, — жаловался он уныло, — Я с Офелией три дня не факался». Алена однажды сказала: «Павел был урловым, и мы его к себе не пускали, а потом он стал Ариелем и сделался офелиным фаворитом, и теперь он наш, он настоящий хиппи». Когда Ариель шел с Офелией и встречал своих старых урловых друзей, он краснел, конфузился и старался их обойти, а они издали кричали ему: «Пашка, старый чувак, иди к нам!» Тогда он шипел на них: «Дураки, не в кайф, я теперь Ариель». Офелия говорила про него: «Из всех людей я больше всего люблю бабочек и цветов»[1075].

То, что Офелия в этой книге единственный персонаж, которому не дали вымышленного имени, уже говорит о многом. Но такое презрение Ровнера — это не только отражение общего пренебрежительного отношения представителя богемы к хиппи, но и отношение мужчины из круга мистиков (преимущественно мужского), который говорит про женщину, осмелившуюся изменить принятый порядок «учитель-мужчина — женщина-ученица». Офелию нужно было высмеять как любительницу цветов и бабочек — и тем самым поставить на место.

Азазелло действительно вырос в очень простой семье и действительно был недостаточно образован — он окончил всего восемь классов средней школы. Но при этом он был умным и творчески одаренным молодым человеком, который несколько лет вращался в хипповских кругах, писал — вдохновившись наркотиками — сюрреалистические сказки и много читал. Несмотря на свой изменчивый характер и длительный стаж потребителя наркотиков, во время интервью он показал себя прекрасным собеседником и очень наблюдательным очевидцем — когда мне наконец-то удалось его разыскать. Рассказанная им история встречи с Офелией очень хорошо показывает, как он к ней относился, а также как она относилась к своим любовникам:

Это был мартовский день — у меня очень хорошая память на даты — 12 или 13 марта 1976 года. Я работал в Суриковском институте [натурщиком], она тоже. И она с работы шла, а я на работу. Жизнь дерьмом казалась, холодно, весна задерживается, я поднимаюсь, а она собирается спускаться. Я потом подумал, что в этом есть какой-то намек. А у меня флэта не было, где воткнуться. И она: «Привет!» — «Привет». — «Как дела?» Я говорю: «Вот, все не в кайф». И она говорит: «Хочешь, приезжай вечером». И яблоко так надкусывает и дает. Я, без задней мысли: «Запросто». И она уже спускается, а я ей кричу: «Дай мне пятачок!» У меня денег не было[1076].

Ил. 82. Азазелло и Офелия, рисунок Азазелло, середина — конец 1970‐х годов. Из архива А. Калабина (Музей Венде, Лос-Анджелес)

Центральным моментом здесь является сцена, в которой Офелия вручает Азазелло надкусанное яблоко в знак того, что он теперь ее избранник. Помимо отсылки к Библии, добавляющей эпизоду некоторую жутковатость (за этим в конечном счете последует изгнание из рая), это, конечно, еще и гендерная инверсия истории о Парисе, вручавшем яблоко Афродите в классической греческой мифологии. И хотя благодаря своей легендарной красоте и сексуальной привлекательности Офелия легко могла бы быть богиней, Азазелло наделяет ее субъектностью, а не объективирует ее. Очевидно, что объект здесь он, а Офелия — вершитель судеб, лицо, активно действующее и принимающее решение.