Цветы жизни (СИ)

Судороги прекращались очень быстро. Я знал, что ни слова больше от неё не услышу. Последним памятным словом, произнесённым вслух, так и останется полный страха за меня звук моего имени. Последним, сказанным одними губами, стало многогранное «Спасибо…». Спасибо, что был рядом, что пришёл, что не оставил, не бросил… С первого дня нашей жизни рядом, вместе друг с другом до самого последнего. Что хотел помочь, защитить, спасти. Чистая, детская, дружеская — сестринская — благодарность за благородные детские, дружеские — братские — мотивы и порывы. Но грош цена тем порывам, что не достигли конечной цели…

— Моя девочка… Доченька…

Мариса этого уже не услышала…

Он в шоке. Я знал это. И если повезёт, он будет мучиться этим до конца своих дней. Вот только чем именно, я не был уверен. Тем, что собственноручно убил своего ребёнка? Или тем, что лишил этим себя возможности и дальше избивать и мучить его? Ответ мне был не нужен. Ответ мне был не важен. Я хотел никогда не узнать его! Никогда не прийти к тому пониманию, какого так яростно одно время искал. Я не хотел больше понимать… Я всего лишь хотел уничтожить. Не всадника, по имени Война. Передо мной на коленях сидел сам личный апокалипсис моей сестрёнки. И я сделал это с ним. Раздался последний тихий выстрел. Я ощутил на своём лице мелкую морось, моргнув. Зло, навсегда оставшись для меня абсолютным, замертво упало на пол рядом с ушедшим из мира добром. Хорошо, что идти им дальше разными дорогами…

Я просидел возле тела моей сестрёнки неизвестно сколько времени — вечность, длиннее той, что сводила меня с ума в засаде. Я вообще мало что помню от момента, когда в доме стало тихо, и до момента, когда в дверь постучали… не знаю кто. Вероятно, соседи или гости мёртвого хозяина, сшугнув меня и вынудив бежать через заднюю дверь. Может быть, я кричал. Вероятно, выл. Момент просветления настал незадолго до стука в дверь. Более чёткие воспоминания начинаются с момента, где у меня глубоко во рту дуло пистолета, курок взведён, а пальцы лежат на стволе и на спусковом крючке. Вроде ещё я сидел крепко зажмуренный и быстро дышал. Кишка тонка, скажете вы. И будете не правы. Клянусь всеми богами, я почти нажал! Остановила мою руку тем не менее не слабость, а сила…

У меня была семья. И я в ней главный защитник, добытчик и кормилец. Я не мог быть уверен, увижу ли я на том свете любимую, брата и сестру (моя святая троица!), но в чём я ни секунды не сомневался, что если та жизнь вечна, то именно столько я буду сожалеть о том, что бросил на произвол судьбы, на растерзание тем самым четырём уличным всадникам… Коннора, Стефа, Клэр, Виту, Бонни, Фреда, Финна, Найна, Роузи, Томми, Агнес, Джули, Винса, Джефа… и её. Малютку Рей. Моего маленького бежевого динозаврика, делающего свои первые самостоятельные шаги в этом холодном-холодном мире. Мире, что не предлагает и, вероятно, никогда не предложит ей своего тепла…

…А я могу. Потому что, как бы по-глупому я её не называл, да и вообще их всех — малявками, мальками, мелкими, старшими… Они все — мои самые близкие люди на всём земном шаре. Моя настоящая семья. Мои пятнадцать причин жить… Вытащить изо рта пистолет, встать на ноги и покинуть это место последней встречи и прощания маленького добра с большим злом, отправившись к себе домой.

Есть такое восклицание, которое бросают люди своим близким и любимым, иногда отвечая на их вопрос «На что ты готов ради меня?», либо просто желая убедить их или сообщить о силе своих чувств к ним… «Да я бы умер ради тебя!» Хорошо, наверное, кричать о таком, когда знаешь, что едва ли тебе представиться реальная возможность доказать свои слова на практике. В моей жизни «степень» любви была иная. От этого так называемого доказательства меня отделяло только время полёта пули. Но я знал, что если пущу её себе в голову, то докажу этим только обратное. Пусть живущие взрослые умирают на словах ради любимых. А я, мёртвый изнутри волчонок, насколько хватит сил попытаюсь жить ради всех, кого люблю. Знаю, придёт день, когда я, вероятно, дойду до состояния Митаки и Хакса. Когда сознание и душа ослабеют настолько, что уже и тело будет не способно что-либо доказывать себе или кому-то, принося изо дня в день добычу в дом и оберегая младших от холода. Но этот день — не сегодня…

— Кайло?

Чей-то голос упал со своей детской высоты в далеко недетское высокоградусное болото, в каком плавало моё сознание.

— Ты пьяный.