Цветы зла

«Трактир. Вид на кладбище». – «Странная вывеска, – сказал прогуливавшийся, – но как нельзя лучше располагающая к жажде! Наверное, хозяин этого кабачка знает цену Горацию и поэтическим ученикам Эпикура. Быть может, он даже знаком с глубокой утонченностью древних египтян, у которых ни одно доброе пиршество не обходилось без скелета или какой-нибудь иной эмблемы скоротечности жизни».

И он вошел, выпил стакан пива, поглядывая на могилы, и не спеша выкурил сигару. Потом ему пришла в голову мысль спуститься на кладбище, где так манила высокая трава и царило такое щедрое солнце.

Действительно, свет и зной там были неистовы, и словно пьяное солнце растянулось там во всю длину на ковре из роскошных цветов, вскормленных тлением. Неумолчный шорох жизни наполнял воздух, жизни бесконечно малых, прерываемый через правильные промежутки времени слабым треском выстрелов из соседнего тира, раздававшихся подобно хлопанью пробок шампанского среди жужжанья этой чуть слышной симфонии.

Тогда под солнцем, растоплявшим его мозг, в атмосфере жгучих ароматов Смерти, он услышал шепчущий голос из-под могильной плиты, на которой сидел. И этот голос говорил: «Да будут прокляты ваши мишени и ваши карабины, вы, неугомонные живые, так мало пекущиеся об усопших и их божественном покое. Да будут прокляты ваши честолюбия, да будут прокляты ваши расчеты, нетерпеливые смертные, изучающие искусство убивать близ святилища Смерти. Если бы вы знали, как легко выиграть приз, как легко попасть в цель и как ничтожно все, кроме Смерти, вы не утомляли бы себя так, трудолюбивые живые, и не так часто тревожили бы сон тех, которые уже давно попали в Цель, в единственную правдивую цель отвратительной жизни!»

XLVI Потеря ореола

– Как! Вы здесь, мой милый? Вы, в таком месте! вы, пьющий квинтэссенции; вы, вкушающий амброзию! Поистине, есть чему подивиться.

– Мой милый, вы знаете, как я боюсь лошадей и экипажей. Сейчас, когда я поспешно переходил бульвар, прыгая по грязи, сквозь этот живой хаос, где смерть мчит на вас галопом сразу со всех сторон, мой ореол при резком движении соскользнул у меня с головы в грязь мостовой. У меня не хватило смелости поднять его. Я почел менее неприятным лишиться своих знаков отличия, чем иметь переломанные кости. А затем, подумал я, нет худа без добра. Теперь я могу разгуливать инкогнито, совершать низости и предаваться разврату, как простые смертные. И вот я здесь, подобно вам, как видите!

– Вам бы следовало, по крайней мере, поместить объявление об этом ореоле или затребовать его через полицию.

– Ни за что! Мне здесь хорошо. Один вы меня узнали. К тому же меня тяготит мое достоинство. Затем я думаю с удовольствием о том, что какой-нибудь плохой поэт подберет его и бесстыдно украсит им свою голову. Сделать кого-нибудь счастливым, какая радость! Особенно такого, который даст мне случай посмеяться! Вы подумайте только об X или о Z! Не правда ли, как это будет смешно?

XLVII Мадемуазель Бистури

Я уже подходил к концу предместья, при свете газовых огней, когда почувствовал, как кто-то тихо взял меня под руку, и я услышал голос, прошептавший мне в ухо: «Ведь вы – доктор, сударь?»

Я обернулся: это была высокая девушка, крепкого сложения, с широко раскрытыми глазами, слегка нарумяненным лицом и волосами, развевающимися по ветру вместе с лентами ее шляпы.

– Нет, я не доктор. Позвольте мне пройти.

– О, да! Вы доктор. Я это отлично вижу. Пойдемте ко мне. Вы останетесь мной довольны, увидите!

– Если я и приду к вам, то попозже, после доктора, черт возьми!..

– Ха, ха, – рассмеялась она, все еще продолжая виснуть на моей руке, – и шутник же вы, доктор; я знавала и таких… Пойдемте.

Я страстно люблю тайну, потому что всегда надеюсь ее разгадать. Итак, я дал увлечь себя этой спутнице или, вернее, этой нежданной загадке.

Я опускаю описание ее каморки; его можно найти у многих старых французских поэтов, достаточно известных. Одна только подробность, не замеченная Ренье: два-три портрета знаменитых врачей висели по стенам.

Как за мной ухаживали! Яркий огонь, подогретое вино, сигары; предлагая мне все эти приятные вещи, сама закуривая сигару, забавное созданье говорило: «Будьте как дома, мой друг, располагайтесь удобнее. Это напомнит вам госпиталь и добрые времена вашей молодости… Ого! где это вы успели поседеть? Вы не были таким еще не так давно, когда состояли интерном у Л… Я помню, что это вы бывали его ассистентом при тяжелых операциях. Вот человек, который любит резать, кроить и кромсать. Ведь это вы подавали ему инструменты, нитки и губки… А когда операция, бывало, кончится, с какой гордостью произносил он, глядя на часы: «Пять минут, господа!» – О, я бываю всюду. Я отлично знаю этих господ».

Через несколько мгновений, переходя на ты, она снова затянула старую песню и сказала: «Ты ведь доктор, не так ли, мой котик?»

Этот непостижимый припев заставил меня вскочить с места. «Нет!» – крикнул я в ярости.

– Тогда, значит, хирург?

– Нет! нет! Разве только, чтобы свернуть тебе шею. Черт бы тебя побрал…