Цыганка из ломбарда

В ее жилах заиграла цыганская кровь, когда она пробежала через зеленый луг, и на сердце у нее стало так легко, что оно подпрыгивало в груди. Она забыла скучный ломбард; не думала о Юстасе Лорне; не задумывалась о возвращении Голиафа и о том, что тогда она лишится наследства. Она знала лишь то, что она цыганка, дитя дорог, и хотела вновь войти в свое царство. В таком счастливом расположении духа она увидела красные крыши Дантре‑Холла, возвышающиеся над деревьями парка, и вскоре подошла к большим железным воротам. За воротами, рядом с величественной аллеей, она заметила сторожку, в которой обитал Парсонс.

Он сидел снаружи, куря трубку. Несмотря на золотистый солнечный свет, аромат цветов и пение птиц, Парсонс был все так же угрюм. Увидев Агарь, показавшуюся между столбами ворот, он вскочил и буквально бросился к ней.

— Девушка из ломбарда! — прорычал он, как рассерженный медведь. — Что вам нужно?

— В‑первых — вежливое обращение, а во‑вторых — отдых! — хладнокровно объявила Агарь. — Впустите меня, мистер Парсонс. Я приехала повидаться с вами из‑за медного ключа.

— Вы потеряли его? — вскричал грубиян.

— Нет, он у меня в кармане. Но я хотела бы узнать его историю.

— Зачем? — спросил Парсонс и с явным нежеланием открыл ворота.

Не ответив, Агарь прошла мимо него в сад, а потом — на крыльцо его дома, где уселась на стул Парсонса. Старику как будто доставила удовольствие ее бесцеремонность, под стать его собственной грубости, и, закрыв ворота, он подошел к ней и уставился на ее прекрасное лицо.

— Вы красивая женщина и смелая, — медленно проговорил он. — Пройдемте в дом и расскажите, почему вы хотите узнать историю ключа.

Любезно приняв приглашение, Агарь последовала за эксцентричным хозяином в аккуратную маленькую гостиную, обставленную по уродливой моде начала Викторианской эпохи. Стулья и диван были из красного дерева с подушками из конского волоса; в центре комнаты стоял круглый стол с беспорядочно разбросанными книгами с золотым обрезом; зеркало в позолоченной раме над камином было задрапировано зеленой газовой материей. Небрежно оклеенные обоями стены украшали резные гравюры с изображением королевы и принца‑консорта, а на видавшем виды ковре темно‑зеленого оттенка были изображены разбросанные там и сям красные букетики. В общем и в целом то была болезненно некрасивая комната, от которой содрогнулся бы любой человек с художественным вкусом. Агарь, чей взгляд привык к красоте, именно так и содрогнулась, а потом уселась на самом удобном из уродливых стульев.

— Зачем вы хотите знать историю ключа? — поинтересовался Парсонс, грузно плюхнувшись на шаткий диван.

— Потому что хочу разгадать эту загадку.

Парсонс приподнялся, и лицо его побагровело от гнева.

— Нет, нет! Вы не разгадаете ее… Не должны разгадать! Я никогда не помогу ей разбогатеть!

— Кому вы не поможете разбогатеть? — спросила Агарь, удивленная этой вспышкой.

— Гордячке Марион Дантре! Мой сын любит ее, а она его презирает! Он сходит с ума, а она смеется. Если найдут эту картину, она разбогатеет и начнет еще больше презирать моего бедного Фрэнка.

— Картину? Какую картину?

— Ну, конечно, ту, которая спрятана, — удивленно сказал Парсонс. — Указание на то, где находится тайник, кроется в цифрах на ключе. Если вы найдете картину, ее продадут за тридцать тысяч фунтов, которые достанутся жестокой мисс Дантре.

— Я не совсем понимаю, — сказала не на шутку озадаченная Агарь. — Не могли бы вы рассказать мне всю историю с самого начала?

— Как вам будет угодно, — угрюмо ответил старик. — Расскажу об этом как можно короче. Сквайр Дантре, дед той мисс, о которой я говорил — единственной оставшейся в живых из их семейства, — был очень богат и являлся другом Георга Четвертого. Как и все Дантре, он был негодяем и в эпоху Регентства растратил имущество семьи на разные увеселения. Он продал все картины в Холле, кроме одной — «Рождества Христова» кисти Андреа дель Кастаньо, знаменитого флорентийского художника эпохи Возрождения. Король предложил тридцать тысяч фунтов за это сокровище — он хотел купить эту картину для своей страны. Господин Дантре отказался, так как его мучили угрызения совести из‑за того, что он ограбил своего единственного сына. Он хотел оставить картину сыну как единственную вещь, уцелевшую от крушения их состояния. Но шло время, у него почти закончились деньги, и он решил продать и эту последнюю ценность. И тогда картина исчезла.

— Как — исчезла?

— Мой отец спрятал ее, — хладнокровно ответил Парсонс. — Тогда никто об этом не знал, но старик признался на смертном одре, что, решив спасти семью господина от разорения, он спрятал картину, пока сквайр Дантре предавался своим безумным оргиям в Лондоне. Когда мой отец признался, расточительный сквайр был уже мертв, и отец захотел, чтобы сын — отец нынешней мисс Дантре — получил картину и продал ее, дабы вернуть семейное состояние.

— И что, он не сказал, где спрятана картина?