Туда, где кончается Лес

Приговоренная: И не только.

Де Рейв: Тысяча говорящих скелетов!

Клянусь своим почти честным именем,

Я ни в чем не виноват.

Заклейменная: Виновен! Виновен!

Де Рейв: Шутил ли я уже про злого близнеца,

Принесшего вам столько мучений?

Да нет у меня, слово даю, ни монеты, чтобы заплатить вам!

Но если вы вдруг окажетесь приятными, мудрыми и благородными девушками,

Если вы вдруг отпустите меня,

Я куплю у доктора Ф волшебную дудочку,

Исполню на ней услышанную однажды песенку,

И тогда вереницы представителей чудного гномьего народца потянутся сюда

С тележками и сумками, полными самоцветов и упавших звезд.

Заклейменная: Лгун! Пустозвон!

Все истории и песни твои — сказки!

Приговоренная: Все или не все,

Потому что историю о розовом лабиринте в сердце леса

Я слышала и от схваченной нами за выкуп

Старшей дочери архивариуса.

В каждой легенде есть столько правды,

Сколько в правде, пересказанной много раз, — следов вымысла.

Сумел бы ты отвести нас к тому лабиринту, де Рейв?

Все твои долги будут прощены,

Все споры утихнут,

А бушующие волны улягутся,

Только раздобудь нам то сокровище,

О котором ты поешь за кружку родного пенного эля.

И уверения в том, что лабиринт охраняют вороны, каменные львы и магия,

Не спасли де Рейва.

И попытки побега оказались тщетны оттуда,

Где заперты все решетки и ставни.

Много он нажил карточных долгов,

Еще больше украл и разрушил своей несчастливой, проклятой рукой.

Должен он был двум сестрам столько золотых монет,

Сколько звезд сияет в небе,

Столько жемчужин и серебряных пуль,

Сколько капель воды в роднике.

Повели воровки паяца в лес, сделали его своим провожатым.

А для того, чтобы он не скрылся снова, обвязали ему ноги и руки веревкой,

И то одна сестра шла рядом с ним, за черный воротник его держа, то другая.

Де Рейв: А почему бы вам меня, как положено по старому охотничьему обычаю,

Не подвесить за связанные руки и ноги к палке,

Да на ней и понести в таком виде?

А дорогу я вам и на словах запросто объясню!

Вяжи меня, Жозефина,

Пусть узлы и шнуры украсят мой наряд.

Но не задень своими ладонями повязки на правой моей руке от запястья и до локтя!

Ведь не известно еще тебе, почему я никогда ее не снимал, не так ли?

Ветви деревьев с круглыми листками еще клонились к земле от росы,

Похожие на большие папоротники,

И лучи Солнца свободно проходили сквозь кроны и наполняли собою лес.

Мягкая почва, рыхлая и влажная от корней, мха и насекомых,

Была совсем теплой, почти горячей.

Зеленоватым бутонам пионов дневной свет дарил свои краски.

Медленно они наливались фуксией,

Какой заливаются рассветы и закаты.

Но расцвели, раскинулись крупными, пышными юбками фей они бы

Только после окончания множества майских торжеств,

Только после завершения Бала Бабочек

И полета тысячи махаонов, лимонниц и мотыльков над столицей.

С ними крошечной серой молью должна была вспорхнуть к Солнцу,

Готовому испепелить ее своим светом,

Душа шутника де Рейва.

Близилась ночь Черно-Белой Луны,

Одно из прекрасных затмений должно было унести с собою жизнь разбойника.

И он молчал об этом на земле,

Где каждый уверен в том, что его ничто не убьет,

В том, что он не заслуживает сострадания и любви,

Плутишка де Рейв.

Он не рассказывал ни единому человеку свою подлинную историю,

Но был рад поведать множество вымышленных.

И поэтому,

Когда одна из воровок,

Та, чей черед настал вести паяца за воротник,

Отважилась спросить о черной повязке на правой руке,

Лгунишка де Рейв не избегал вопросов и уточнений.

Де Рейв: О! Так ты хочешь услышать?