Тульские метки

– Си (спасибо).

14 июля

За обедом брат Григорий рассказывает о своей туристской поездке в Ленинград:

– Знаешь, братей Митенька, в Эрмитаже есть мраморная чаша весом в пятнадцать тонн. Сто две лошади везли из Турции!

Дмитрий, закрыв глаза, мечтательно качает головой:

– Вот бы из такой выпить…

Привёз Гриша и лист с дуба, под которым в Тригорском сиживал Онегин. На скамье Онегина посидел и Гриша.

После обеда всей семьей в интерес рассматривали Гришины альбомы с видами Ленинграда, Пскова, Новгорода.

15 – 24 июля

Дни и ночи писал роман «Поленька». Лихорадочно, зло.

Натёр на пальцах кровавые мозоли.

А что получилось?

То, кажется, ничего, то… Наивно, примитивно и временами мне становилось стыдно за написанное.

25 июля Зять

На десять дней поехал дикарём на море.[145] В Крым.

От Симферополя ехал на троллейбусе до Ялты.

На троллейбусной станции, ярмарке смотрин, меня выбрал в постояльцы один глянувшийся мне мужик. Пока шли до его дома на Школьной, пятнадцать, он шуршал о своей семье.

– Был у меня зять. Хороший зять. Высокий, сильный, красивый. Боксёр. Работал слесарем. И чёрт дёрнул меня… Предложил я ему поменять работу. Пойти на обслугу машин туристов. С рублём там повольней… Он согласился. Надо представить медицинскую справку. Пошёл к врачам. Спрашивают, на что жалуетесь. Он и скажи: иногда побаливает живот. Его отправили в инфекционную больницу. Сделали там укол в вену. На стуле он и умер. Оказалось, в вену ввели воздух, что был в шприце. Остались дочка пяти лет, вдова в двадцать два года.

Убить в секунды молодого здоровяка…

Вот на какие подвиги способна самая передовая в мире советская бесплатная медицина…

У меня сжались кулаки.

Я разбежался в первый же ялтинский день накрутить злую статью в «Комсомолку». Но мужик запротивился. Мол, сам подтолкнул зятя к могиле с этой сменой работы. Писаниной парня не поднять. А тогда чего зря в лапоть звонить?

История с зятем испортила мне отпуск.

На море я приходил по утрам в восемь и до трёх.

Сначала я боялся плавать до буя. Буй – граница заплыва. Скоро я поборол себя. Доплывал-таки до буя. Отдыхал, держась за него. И возвращался.

Каждый день с трёх часов молотил дождь.

8 августа Чужое горе

Первая командировка после отпуска.

Кимовск.

У мелькомбината млеет под жаром солнца вереница машин с зерном нового урожая.

Шофёры сбились в кружок, сарафанят о футболе.

А тем временем пацанва пионерит зерно с последней машины. С литровыми банками вылетает из лесной полосы, скок на колесо, зачерпнула банкой из-под брезента зерна и, угнувшись, бегом назад, в полосу.

Сашка Аряпин с тоской лишь наблюдает, как внаглюху шушерят ровесники. Сам же не смеет сунуться к машине. У него нет даже банки.

– А ты чего без банки? – спрашиваю я Сашку.

– Да я боюсь брать… Мне б хоть в карман насыпать…

– А кто тебя заставляет?

– Мать.

– Зачем?

– Велела пятьдесят кур на зиму обеспечить зерном.

– А кто твоя мать?

– Она в Москве попала под трамвай. Сейчас лежит. Мы с сестрой Танькой в интернате. На субботу и воскресенье приходим к ней.

– Так сегодня вторник. Почему ты не в интернате?

– Да жалко нам с Танькой бросать мамку одну дома. Мы больше и не пошли в интернат.

У меня защипало в глазах. Я опустил голову.

На рыжем Сашке грязная рубаха, грязные шаровары. У него веснушчатое лицо, облупленный нос, зелёные голодные глаза.

– Ты ел?

– Не.

– Пошли.

В кафе я взял ему по две порции солянки, шницелей, помидоров, киселя и двести граммов конфет.

Он хотел съесть всё сразу. Но всё не шло. Он запивал водой, подпрыгивал, «чтоб утряслось». Однако гарнир из макарон так и не съел.

– Я как поем, так у меня желудок болит.

– Жалко… Ну… Я иду в гостиницу.

Он грустно отошёл и тут же вернулся:

– Дайте на кино.

– Сколько?

– Две серии. Двадцать копеек.

– На.

– Я приду к вам в гостиницу.

– Приходи. Только завтра утром я уеду рано.

Он убежал, зажав снаружи пятернёй карман с конфетами, будто боялся, что их отнимут.

Я больше его не видел.

12 августа Держите меня трое!

Валя-машинистка на улыбке:

– Вот умораторий! Держите меня трое, раз не удержали двое! Я чуть не умерла со смеху, когда узнала новость про Чубарова. Отмечал он свой отпуск. Надрался до упора. На полу в углу свой комнаты в общежитии уснул сидя. Его лучший друг Володька Цыбулько – Чуб привёз его из самого Ленинграда, устроил в газету – тут же на плаще прилёг с его любовью Лидуней, студентушкой из политехнического. Чуб очнулся. Икнул и видит жестокий пейзаж. Родную снегурку тиранят! Вероломно взламывают её персональный лохматый сейф!

– Лапушка, – зовёт Лидку, – у тебя любовь с криком?[146] А почему я крика не слышу?

– Тебя что, глушняк давит?[147] – хохотнула Лидуня. – Ушки прочисть!

Хлопает Чуб Цыбульку по заднице:

– О великий друже! Пошто ж ты мне свинью подкладываешь?

– Подо мной не свинья.

– Ну так слазь, Цыбуля! Это ж м-моя шикаристочка… М-моя писька. С чужой конёшки среди грязи дол-л-лой!..

– Собственник выискался! Моя да моя… Наша!!!

– Пусть будет наша, – согласился Чуб и снова уснул.

Сама Валя странно словила мужа.

Гуляла со своим Вовиком. Скучно, без огня.