Туман

Здесь следует прокрутить время немного назад. Когда похоронный отряд ушёл, Мила Алексеевна осталась одна, но не ощущала себя одинокой. Влажная верёвка, а потом (после узла) и гладкий шнур позволяли её рукам чувствовать каждый шаг Валентина. Она даже получала некоторое наслаждение оттого, что в её ладонях была эта связь. «Вот бы на Петра вчера вечером накинуть такой аркан. Вот, где он сейчас, когда такое здесь творится?», – подумала Добротова, но вдруг поняла, что мысли эти её, были какими-то машинальными, не живыми, что никаких разъяснений она вовсе ни у кого не просила. Какое-то безответственное, не достойное для супруги безразличие она испытывала сейчас к мужу, особенно когда в руках интенсивно подёргивался шнур, на другом конце которого происходило что-то пусть и трагичное, но очень важное.

А чуть ранее, в квартире на втором этаже Михаил Анатольевич открыл глаза от головной боли и тошноты, а когда повернулся набок и увидел рядом с собой на кровати малознакомого мужчину, к нему подкатила ещё и брезгливость. В тяжёлой мозговой смуте Жмыхов частично припомнил вчерашний день и вечер, и боль в голове усилилась. Ещё раз, взглянув на неопрятное живое существо, лежащее в его кровати, он подумал, что иметь при себе хоть такого собеседника было сейчас не так уж и плохо, после вчерашнего кошмара, который, кстати, всё меньше и меньше начинал представляться подполковнику как реальное событие.

Пётр Добротов пробудился немного иначе; без болезненных ощущений, а с блуждающим опьянением в голове. Он с трудом настроил в глазах резкость, распознал рядом с собой на кровати подполковника милиции Жмыхова и почувствовал свою особенную значимость в этом мире. Промычав хвалебное приветствие Михаилу Анатольевичу, Пётр встал, шатаясь, ушёл на кухню и вскоре вернулся с подносом, на котором стояла чашка с водой, бутылка со стопками и рядом валялись напрочь засохшие мясные нарезки.

От противного, но всё же снимающего головную боль «завтрака в постель», Жмыхову пришла идея прогуляться на улицу. Им двигало желание освежить своё лицо и голову, а заодно проверить, не спадает ли хоть немного туман, который всё так же белел за окном (как чутко успел заметить Михаил Анатольевич сквозь прорезь в шторах, не вставая с кровати).

На предложение подполковника Добротов ответил безропотно и даже с удовольствием.

Справа скрипнула дверь. Мила Алексеевна вздрогнула, повернулась на звук и со страхом смотрела, как сквозь белую пелену, прижимаясь к стене, на неё надвигались две мрачные, сливающиеся в одну, тени. Ей стало жутко и страшно настолько, что в горле комом застыл так и не вырвавшийся крик. Но вскоре она с облегчением разглядела, что это были Жмыхов и её пропавший Пётр.

– Где ты был? – тихо всхлипнула Мила, пребывая в состоянии неожиданной и непонятной радости.

– Где был, где был? – передразнил жену Добротов противным пьяным голосом. – В гостях у Анатольевича был. С тобой, что ли, дурой, весь вечер сидеть. А чего ты там за шнурок держишь? Рыбу ловишь? А здесь рыбы нет! – омерзительно засмеялся Пётр.

Истинную причину своих действий, нельзя было говорить ни при каких обстоятельствах, и Мила это понимала. Она посмотрела на провод в своих руках и немного растерялась, но быстро собралась, и ответ, к её удивлению, вырвался чёткий, словно она заготовила его заранее:

– Валентин Владимирович с бабой Паней куртку ищут возле беседки, которою позавчера там оставили. А это (кивнула она на провод) для страховки, чтобы они не заблудились.

– Небось, и этот хмырь из первой квартиры тоже с ними? – грозно предположил Жмыхов.

– А ну, дай сюда верёвку, – рычанием приказал Добротов, поглядывая на подполковника, явно пытаясь перед тем выслужиться.

Мила чуть отклонилась от них, не вставая с табурета, и спрятала за себя провод.

– Давай сюда! – властно повторил Пётр и ударил по табуретной ножке ботинком с такой силой, что Мила упала на землю и расширенными испуганными глазами смотрела сквозь туман, как тёмная фигура мужа нависала над ней.

– Перестань Петя, с женщинами так нельзя, – высказался сердобольный Жмыхов, противно чмокая губами.

– Да, какая это женщина, Анатолич? – возмущённо зашипел Добротов, явно угождая своему покровителю. – Корова жирная без мозгов в голове. Я сто лет её знаю, и у меня уже все органы скрутились от её присутствия. Сестра милосердия, блин.

– Твои органы от другого скручиваются, – хихикнул Жмыхов.

У Милы помутнело и потемнело в глазах. Пётр никогда не поднимал на неё руку и не говорил подобных обидных слов. Порой он бывал угрюмым или просто грубоватым, но такую брань и неистовую агрессию она видела в своём муже впервые. «Что с ним произошло?! Это не он! – промелькнуло в её воспалённом сознании. – Это кто-то другой!».

– Да, эту кобылу и трогать-то противно, – добивал её муж своим сквернословием, а Мила в ужасе продолжала лежать на влажной земле. Ей нечем было дышать, …ей не хватало воздуха, но всё же какая-то сила вернулась к ней, когда она вновь почувствовала натяжение провода в руке, и она дрожащим голосом промолвила: