Туман

– Ну, хорошо, откроюсь тебе немного. Считай, что я маленькая мятежная частичка твоего Бога, в которого ты веришь пока с очень большой смутой в душе, и изнываешь сердцем от этого непонимания. И больше не спрашивай меня об этом. Скажи лучше: чего ты так взбесился? – звучал голос уже опять насмешливо. – Я ему, можно сказать, юность на кресте принёс, а он с ней даже толком пообщаться не смог. Давай быстрее её освобождать. В какие-то дебри со временем полез. Кирпичами разбрасывается. Может быть, ты и впрямь хотел здесь трактор или вентилятор увидеть? Так я мигом тебе устрою. Что мне жалко, что ли.

Максим успел душой и воспротивиться появлению этой ненужной техники, и в то же время заинтересовался необычным способом демонстрации её здесь. Но он понимал, что это неуместное в данный момент ребячество, оторвал взгляд от бетонного навала, где ещё недавно лежал крест, запрокинул голову и, блуждая глазами по белизне, сказал:

– Ты же сам знаешь, что не на какие вентиляторы и трактора я не рассчитывал. Я боялся, что ты обделишь меня своим вниманием. Только теперь я вот думаю: – как буду жить после нашей встречи? Приключение, разумеется, незабываемое, но вот похвастаться о нём некому. Разве что соседям. А им ты и так уже выдал порцию своих фокусов, …и спасибо, что меня присоединил к этому дворовому сумасшествию. Но я ещё и опасаюсь, как бы у меня не произошло раздвоение личности. В том плане: как Максимка Зиновьев до и после…. Так сказать, во сне и наяву.

– Раздвоение личности? – удивлённо послышалось из тумана, а потом округа рассмеялась, сопровождая смех белыми колебаниями, и продолжал звучать голос с уже меньшим стальным оттенком: – Раздвоение личности – это состояние сложное, и тебе оно никак не грозит. Приведу тебе короткий пример, чтобы ты понял. Представь, что одна твоя рука гладит котёнка, а вторая в этот момент ковыряет топориком могилку для этой беззащитной животинки. Дальнейшие действия я, пожалуй, опущу. Разве такое! ты можешь к себе применить?

Максим представил себе такую кошмарную ситуацию и, действительно, не смог её к себе применить. От жути передёрнулся в плечах, но ничего не сказал, а продолжал слушать.

– А наша встреча, разумеется, не пройдёт для тебя бесследно, и я жду от тебя не раздвоения, а расширения личности. Ты знаешь, кто в твоём возрасте уже повисел на кресте, чтобы потом, спустя столетия такой же ровесник был чист душой, и непременно он должен стать отцом, …пусть не целого народа, а хотя бы одного, а лучше двух или трёх замечательных карапузов, чтобы им передавать эту чистоту. Не уж то ты не хочешь глазами своих детей заново открывать для себя морское побережье? Находить в лесу новые поляны? Да, и вообще, развивать через них свой собственный кругозор и расширять свою душу. Так что, давай, делись на части, Максим Зиновьев. Только, как я тебе посоветовал, – вот таким способом.

Максим задумался, но ненадолго, потому что долгие размышления при таком собеседнике выглядели абсурдными, и неуверенно возразил, опустив голову:

– Но, я не готов к этому.

– На каком заборе, позволь тебя спросить, ты прочитал эту чушь? – прозвучало с возмущением, и заметно колыхнулась белая пелена. – Получается ерунда какая-то. Бороться с ветераном милиции ты готов, а воспитывать собственного ребёнка, ещё не созрел?

Максим отвечал немного сумбурно, обижено, с давлением, как раз, того самого нигилизма изнутри:

– Этот зажравшийся ветеран милиции…. Здесь больше эмоций, чем готовности. Как бы знать, вот так сходу, на что я способен? Я бы взялся за многое, и дров не наломал бы.

– Но скучно…, хоть потолок весь заплюй, а скучно, когда ты готов ко всему, – издевался над ним собеседник. – И можно ли назвать это жизнью, если наперёд всё знаешь? Ты начинаешь мне надоедать своей озабоченной унылостью, – пожаловался туман и предложил: – Поговорим, лучше, с тобой о красоте. Я очень стар, но для прекрасного вдохновения, по-моему, возраст не имеет значения.

– Нашёл знатока, – хмыкнул Макс, рассматривая узоры из туманной дымки, появившиеся над ним, и прибавил: – Да, и трудно разговаривать с невидимкой о таких вещах.

– Ах, извини, я забыл, что твои ничего не видящие глаза – это прожектор для твоего воображения, – прозвучала насмешка и, вместо холмика из битых кирпичей возник подиум с разноцветной ламповой подсветкой снизу и сверху, на котором появилась фигуристая девушка в открытом голубом купальнике. Она завлекающим танцевальным движением повернулась к Максиму лицом, и он узнал её; это была та, которая чуть было, не стала его женой.

– Не беспокойся, это всего лишь картинка, чтобы радовать твой взгляд, а не бередить душу, – милостиво предупредили Зиновьева.

Максим даже привстал с камня, но он уже не удивлялся (с чудесами он освоился), а с каким-то личным интересом он всматривался в свою бывшую избранницу, которая плавно покачивала бёдрами и волнистыми движениями рук разрезала мутный воздух, подсвеченный розовыми, зелёными и золотыми лучами ламп. С хитроватой улыбкой на лице Зиновьев заговорил: