Туман

– Вы знаете, что я неразборчиво сомневаюсь пока только в себе, а не в своих чувствах. Я люблю её, – робко признался Валентин, а дальше говорил уже громче и с раздражением, словно оно помогало пропихивать ему вперёд откровение: – И не могу пока объяснить, почему так пугаюсь этого. Наверное, потому, что однажды я уже стал разочарованием для одной женщины. Это было гадко. Я оказался попросту чурбаном и трусом. Когда необходимо было что-то сказать и действовать, я принял идиотскую позицию ожидания. …Рассчитывал, что после этого напряжённого спокойствия сама собой наступит какая-то ясность. Простите, что я, должно быть, как-то обобщённо на себя жалуюсь…, без всякой конкретики, но ваши способности и без того позволяют меня понимать. Я опасаюсь себя…, будто я из какого-то сахара сделанный; боюсь скандалов, избегаю лишний раз выяснения отношений. И понимаю, что с возрастом должна эта боязнь уходить, поскольку сама жизнь является неким закрепителем духа, а я всё равно остаюсь каким-то неопытным недотёпой. Наверное, изначально робость сильно пропитала мою натуру. Вот и сейчас мне легко откровенничать, потому что вы хоть и находитесь в её образе, но я точно знаю, что Милы здесь нет. Ей бы я и четверти не осмелился бы сказать того, чего наговорил вам. Эта робость, стеснительность и не решительность преследуют меня и мешают мне повсюду. Разумеется, и не только в отношении с женщиной. Например, я бы никогда не осмелился так дерзко вступить в прямой конфликт со Жмыховым, как это сделал Макс в тот злосчастный вечер, …да, и потом продолжил. Я бы ограничился замечанием, получил бы порцию оскорблений и, в лучшем случае, высказал свою точку зрения, после того как спадёт агрессивный пыл. Порой я себя ненавижу за эту…, непонятно откуда взявшуюся, интеллигентскую беспомощность.

– Не стану даже разбирать твои попытки самобичевания, – заявила она уже в упрощённом обращении и, всё так же, голосом его бывшей супруги. – Уверена, что в ближайшем будущем ты вспомнишь эти наговоры на себя и удивишься, каким ты можешь быть, оказывается, многоликим.

Валентин смотрел на неё с разочарованием и почти с мольбой попросил:

– Пожалуйста, измените этот голос. Он в очередной раз заставляет меня стыдиться, …а я чувствую, что эти угрызения для меня уже, и в самом деле, становятся излишними. То, что произошло четыре года назад, разобрано мной по косточкам и разложено на свои места, а напоминание об этом не делает меня сильнее, уж поверьте.

Платье фиктивной Милы подобно лепесткам роз, что были разбросаны по всему полу и дубовой лавке, окрасилось в такой же розовый цвет, но у Валентина это преображение вызвало только грустную усмешку.

– Тогда я за вас спокойна, – с печальной серьёзностью и успокаивающе заговорила она уже незнакомым Егорову, но приятным голосом. – Не любой мужчина может проделать такую работу над ошибками. Вы теперь реже будете перелистывать свои фотоальбомы, добропорядочный Валентин Владимирович; ностальгическое настроение прекрасно лишь в редкие минуты и в маленьких дозах. Я уверена, что скоро ваша грусть по прошлой жизни превратится из далёкого заката в подобие дополнительной рассветной зарницы, которая будет пылать в таких же тонах, как и моё платье. Отбрасывайте, дорогой мой, все сомнения, и смело взлетайте. У вас для этого всё есть. Это говорит вам опытная, повидавшая много всего женщина. А другая, любящая вас женщина, всегда поможет своему мужчине принять своевременное, правильное решение, и ей не обязательно использовать для этого слова. Поверьте, что магией она обладает не меньшей, чем у меня. Взамен она, так же безмолвно, попросит у вас самую малость: – ваше тёплое дыхание на своём лице в морозные вечера, ласковый взгляд в непогоду и какие-нибудь нежные откровения в птичьем щебетании летнего утра.

– Вы, разумно и красиво говорите. Верить – это всегда приятно, …а сейчас в особенности. Даже представить себе не могу, как вы много всего повидали, путешествуя в таком-то союзе, с невероятными возможностями, – со светлой завистью предположил растроганный Валентин, не зная, как ещё отблагодарить незнакомку за тёплые пожелания.