Туман

Ничуть не расстроюсь, если кто-то посчитал эти мои строки о любви наивным пафосом. Ну, а как по-другому…? Восторженность и лёгкая высокопарность хотя бы в малых дозах необходимы нам в жизни как цветы на праздник, как подарки под новогодней ёлкой, а будничную прозу мы и так вдыхаем, и выдыхаем каждый божий день. И контраст между праздничной датой и рабочим понедельником порой бывает чудовищным. Такой пример, к сожалению, сам напрашивается в моё повествование.

По этичным и моральным правилам мы обязаны оставить Валентина и Милу наедине и перенестись в квартиру номер восемь, где в это время у Михаила Анатольевича Жмыхова происходил настоящий психический срыв. Такого свободного пространства, которое испытывала влюблённая пара поблизости, в нескольких стенных перегородках от него, он, разумеется, не ощущал, а наоборот, чувствовал себя загнанным в клетку зверем. Ему не хватало воздуха, электрический свет казался ярким, но выключать его было нельзя, потому что тогда бы он провалился в пропасть, которой очень страшился. Но всё же было одно сходство у Жмыхова и у целующихся влюблённых; время для него тоже остановилось. Он не понимал: поздний ли вечер сейчас или предрассветный час, внятно не мог вспомнить весна за окном или уже лежит снег. Он то бесился и разбрасывал по комнате попадавшиеся ему под руку какие-то мелкие предметы. Например, свалил с подоконника куклу вместе с цветочным горшком, в котором уже давно увядал какой-то цветок. То он впадал в неподвижный ступор, подолгу стоял посреди комнаты и пытался силой (а вернее бессилием) воспалённой мысли разорвать вокруг себя какой-то проклятый замкнутый круг, похожий на пузырь, наполненный вакуумом. С неистовым усилием он сжимал свои веки, в надежде на то, что, когда он откроет глаза обстановка вокруг него чудным образом сменится. От такого упражнения лицо его быстро отекало, немело, и когда он открывал глаза, перед ним оставался всё тот же хаос ненавистной ему квартирки.

Потом Михаил Анатольевич судорожно искал способ, каким образом ему прорваться в свою прежнюю жизнь, которая теперь казалась ему далёкой и нереальной как сон, хотя он уже и запутался в этом кошмарном переплетении снов и реальных событий. Сквозь эту мутную пелену непонимания, он всё-таки осознавал, что выпитое количество алкоголя очень сильно расплавило его мозг. Михаил Анатольевич начал вспоминать рецепты, которые могли бы помочь ему моментально протрезветь и выйти из этого состояния, привести его разум в порядок. Но оказалось, что в его памяти ничего подобного не существует. Он с трудом сделал два шага к кровати, беспомощно опустился на своё ложе и обхватил больную голову руками. С щиплющей отчаянной злобой Жмыхов догадывался, что все его старания привести себя в норму будут тщетны. И тут, шипящей ядовитой змеёй в его залитую свинцом голову вползла мысль: что эта комната, …квартира, дом, да и вообще, всё это место изначально было опасно для пребывания здесь человека и губительно. Почему-то, ему представился отравленный химикатами заброшенный загон для скота, испорченный специально, чтобы никто больше не смел, поместить туда ни одно животное. А он сейчас здесь, именно в этом загоне, – человек, которого какой-то властный неразборчивый идиот перепутал с животным и загнал в эту смертельно-опасную зону. А ведь на протяжении всего времени, приезжая сюда, как здравомыслящий светский человек, Михаил Анатольевич предчувствовал, что когда-нибудь в этой безлюдной «дыре» произойдёт нечто подобное, что и случилось с ним: позорное, скандальное и невыносимое. Так и вышло. Только масштаб катастрофы был ужасающим. Не зря он ещё двумя годами ранее планировал, «заморозить» для себя эту гадскую родительскую квартирку, и подыскать себе для уединений нормальное цивилизованное местечко с отдельным небольшим домиком. Но виной всему была скупость, за которую он бранил и укорял сейчас себя по-всякому. Всё она. Лишние растраты, а ещё и хлопоты, связанные с определённой конспирацией, – всё это жутко отягощало Жмыхова, но теперь оставалось только грызть свои пальцы и жалеть о неисполненных когда-то планах.

В общем, Жмыхов сидел на кровати и проклинал себя, …а ещё больше этот дом, и даже опять возникла у него варварская идея поджечь его. И, вроде бы даже проникся этой мыслью; оживился, подскочил с кровати, кинулся к шкафу, выхватил из него какую-то одежду и потащил вещи на кухню к газовой плите. Бросил их на пол, схватил спички, но … вдруг откуда-то появился в нём отголосок здравого смысла. Он представил, что ему придётся выбежать во двор, а там…, чёрт его знает, что творится. Опять эта гейша-жена со своими гвардейцами…. Так что, идти ему было некуда, а гореть вместе с этой ненавистной халупой, Михаил Анатольевич никак не желал.