Туман

– Возможно. Но не недолго, – деловито и задумчиво отозвался Валентин и заговорил в том же стиле, любуясь вместе с Милой неповторимым свечением: – Ко мне вернулась одна шальная мысль, которая прервалась, когда я говорил об этих красках. И вот о чём я думаю, когда смотрю на этот свет: Максим ведь правильную и важную речь произнёс, когда говорил тост. Ещё три дня назад мы все жили в одном доме, но были разбросаны друг от друга и чувствовали себя ужасно одинокими. Даже мои не частые общения с Максом до этого были лишь временными просветами в этом мрачном царстве. А теперь, …нас стало меньше (произнёс он с грустью и виновато взглянул на Милу), но мы слились, как эти краски в сиянии. А тебе не кажется, что в планах тумана изначально было создание из нас некого единства подобного тому, что скрыто в нём?

– Не знаю, …всё так сложно, – откровенно призналась Мила и спросила: – Интересно, а он сейчас видит нас и слушает?

– Даже не сомневаюсь, – с пугающей уверенностью ответил Валентин.

– Тогда чего молчит, …не отвечает? – почти по-детски обиделась она.

Лицо Егорова расплылось в широкой улыбке, и он объяснил коротко:

– Ему не интересно давать прямые ответы, тем более, на кривые вопросы.

– Ох, и расшутились вы сегодня Валентин Владимирович, и не остановишь, – игриво уколола Мила, прижалась к нему и рукой обхватила любимого мужчину за талию.

– Так ведь с живым вдохновением прогуливаюсь перед сном, матушка, – ответил он и поцеловал её в щёчку.

– А ты ничего не перепутал? – улыбаясь, спросила она, указала ему глазами на сияние и сказала, словно делилась секретом: – Мы уже во сне находимся, – а после добавила, но уже печально: – И мне…, наверно, впервые в жизни не хочется, чтобы наступало утро.

– Это минутная слабость, – утешал её Валентин. – Утро обещает быть особенным, оно станет для нас началом отсчёта чего-то нового. Появится знакомый пейзаж, а мы будем любоваться им уже освежёнными глазами. Например, Макс соскучился по золотой осени, и я тоже не прочь её лицезреть. Очень хочу увидеть нашу красавицу берёзу. Помнишь, …ту большую одинокую, что стоит справа перед лесом?

– Ты так говоришь, будто мы путешествуем вдали от дома, уже бог знает, сколько времени, – сказала Мила чуть насмешливо.

– Самое забавное, что мы путешествуем вместе с домом, – поправил её Валентин.      – А ведь, правда, …я сейчас пыталась вспомнить ту берёзу, но совершенно забыла, как она выглядит, – призналась Мила и без всякого разочарования. – Такое ощущение, что за эти три дня прошёл целый сезон. Мы вернулись, а всё вокруг перепуталось, и почему-то уже не важно, выпадет ли завтра снег или пойдёт грибной дождь.

– И появилось что-то волнительное и дорогое, что и делает это безразличие приемлемым и приятным, – закончил Валентин, но Мила дополнила с весёлой нежностью:

– И ты чувствуешь, что находишься под чутким присмотром, как в своём любимом сне, и ни один зверь не посмеет тебя тронуть.

– Да. Только теперь в этом сне я уже не один, – тихо подтвердил он.

Время как будто перестало к ним прикасаться и закружилось вокруг влюблённых укрывающей от остального мира воронкой, а они оставались на выделенном пятачке в самом центре, где отсутствовали всякие значения и понятия об обыкновенных и необычных вещах и предметах. К такому состоянию уж точно применимо такое выражение: «…и пусть весь мир подождёт». Не многие поэты способны описать, тот триумф метаморфозы, который происходил дальше с Валентином и Милой. Какой-то учёный ум, наверное, чтобы не отвлекаться на эти глупости, обозвал этот процесс одним словом: «химия», словно бросил насмешку и поэтам, и прозаикам, а заодно и художникам с музыкантами. Да, возможно, это ёмкое в произношении обозначение, но всё же глубокое и необъятное в понимании (уж посложнее, чем просто изучение таблицы Менделеева), что оно и правильное, и точное, но как же хочется задержаться, хоть на мгновение возле такого преображения, которое совершает с человеком любовь. И всё же, что касательно любви, то в этой области наука может позавидовать искусству в плане настырности. Вот и мне не стоит пасовать, и я рискну описать вам фрагмент настоящей любви.

Они закружились, обняв друг друга, поднимаясь высоко вверх, а потом стремительно падали в мягкую пропасть, зависали в невесомости, парили и снова плавно поднимались, окутанные цветочными ароматами под ласкающие звуки налетевшей издалека мелодии. Невероятный красочный экран северного сияния будто взорвался и растёкся уже по всему пространству. Растворился без остатка задумчивый угрюмый «Владимирович» и возник беспечный, готовый в своих ладонях обогреть весь замерзающий мир юноша. Растаяла заботливая и милосердная «Алексеевна», а вместо неё в головокружительном вальсе со своим партнёром понеслась сквозь сияние к звёздам обворожительная светловолосая девушка, даруя на лету…, словно рассыпая нарасхват всем-всем без разбора, свою радость, свои светлые чувства и лучистую энергию для нескончаемого всеобщего блага.