Туман

– Нет, – отмахнулась она от его излишней почтительности, – всё равно вставать собиралась. Проходи.

Они прошли в комнату. Баба Паня присела на застеленную, но помятую кровать, а Валентин расположился на стуле у стола и сразу же поинтересовался:

– Как вы себя чувствуете, баб Пань? Такой туман неприятный сегодня.

Вопрос был, вроде бы простенький и ни к чему не обязывающий (из разряда вежливой заботы), но она поняла, что соседа интересует нечто большее.

– Нормально, Валь. С утра прогулялась вокруг дома, а теперь вот поспала немного после этой прогулки, – специально заинтриговала она Валентина.

– Как прогулялась?! – взволнованно клюнул на эту её провокацию испуганный Егоров. – Я как раз и зашёл сказать, чтобы вы во двор не выходили. Там очень странные вещи творятся. Я…, я просто запрещаю вам, без меня….

– Да, знаю я, что там творится, – перебила она его заботливую, но бесполезную трель. – Там аэрозоль блуждает, которая уничтожает все наши хорошие сны. Я пошла и получила эту дозу. Мне показалась, что мой Ванечка подошёл к окну, а я, как полоумная, побежала ему на встречу. Но там… никого. Потом я заснула, Валя, и ничегошеньки мне не приснилось. А знаешь, такие тёмные провалы без снов со мной редко случаются.

Валентин быстро сообразил, с кем старушка могла перепутать своего сына, и с сочувствием бросился пояснять:

– Это не Иван был, баб Пань! Это мы с Максимом блуждали в тумане и случайно вышли к вашим окнам.

– Ну, теперь-то я и сама знаю. Но, как же явственно, Валечька, мне казалось, что это он, – делилась она своим разочарованием: – Я же понимала, что не во сне гуляю, и я чувствовала…, чувствовала, что он где-то рядом. Ах, тебе не понять, – без сил махнула она рукой.

Валентин всегда с большим уважением и бережным сочувствием относился к этой несчастной женщине, а в эту минуту особенно. Он помнил её молодой и красивой, помнил, как она со смертью Ивана в один день постарела и превратилась в чёрную эмблему вечной скорби. Тогда Валентин впервые через неё прочувствовал, какая это нестерпимая боль – терять родного любимого человека. А когда у Егорова у самого родилась дочь, то подобное горе, – такую потерю! он даже на миг примерить на себя не мог; жуткий ужас охватывал его при малейшей попытке подумать об этом. Поэтому тётя Паня, издевательски несправедливо (поскольку не дождалась внуков) превратившаяся плавно в бабу Паню, была для него некой живой молитвой к небесам, взывающей о том, что родители не должны хоронить своего ребёнка. Так же Валентин преклонялся перед этой женщиной за то, что она вот уже больше тридцати лет пребывания с разбитым сердцем в одиночестве оставалась вполне добродушным и милым человеком. Пусть кто-то и считал её ворчливой, обиженной на весь белый свет старухой, но только не он. Как самый приближённый к ней из всех соседей, он, возможно, единственный знал о её скрытом душевном потенциале и никогда не обижался на неё, даже когда она в грубой форме высказалась однажды по поводу его развода, где хорошенько «прошлась» по нему и по его жене уже заочно.

«А что ждёт меня самого, через десять или двадцать лет, когда я, допустим, начну «подползать» к её возрасту? Смогу ли я в своём одиночестве сохранить какое-то добродушие и порядочность в разуме? А то ведь припрёт тоска, появится звериное раздражение, и разнесусь я на мелкие осколки, как встревоженное осиное гнездо, – с горечью размышлял Егоров и тогда, и сейчас, но опять приходил к одному и тому же выводу: – Надо всегда держать её одиночество за икону, тогда и моё не посмеет даже пискнуть. Здесь и сравнений никаких быть не может; у меня, слава богу, все живы и здоровы. Жены лишился – это по своей дури, но я же не вдовец; я же не оплакиваю её, а, наоборот, надеюсь, что она счастлива. А ради дочери и внучки, которые, пусть и далеко, я, вообще, не имею права «опускаться». Они же приедут к новогодним праздникам, …и потом будут постоянно приезжать ко мне. Как я могу…? И, разве, это не стимул…? О, Боже, ну какое тут может быть сравнение. О чём тут говорить, когда баба Паня сохраняет свою целостность и «несёт» себя Ивану, а я борюсь с малодушием ради живых людей».

– Как у вас с продуктами, баб Пань? – отвлекаясь от своих мыслей, машинально поинтересовался Валентин и, как будто самому себе пояснил свой же вопрос: – Боюсь, что этот туман и до завтра здесь пробудет, а ведь вы в город уже неделю, по-моему, не выезжали.

– Тебе гречки или риса отсыпать? – вставая с дивана, спросила баба Паня, выступая в роли благодетельницы, и собралась куда-то идти, но Валентин, опомнившись и поняв её действия, поспешил остановить бабулю:

– Нет-нет. Я… это…, наоборот, подумал, что вам нужна помочь в продовольствии.