Туман

– Что за девчонка, Бог мой, что за девчонка! – восклицала донья Эрмелинда.

– Восхитительная! Великолепная! Героическая! Женщина, истинная женщина! – повторял Аугусто.

– Вот и я так думаю, – вставил дядя.

– Простите, сеньор дон Аугусто, – твердила тетя, – простите; уж такая эта девчонка колючая; кто бы мог подумать!..

– Я очарован, сеньора, очарован! Твердость и независимость характера меня только больше вдохновляют, ведь сам я их лишен. Да, мне нужна эта, эта, эта женщина и никакая другая!

– Да, сеньор Перес, да, – провозгласил анархист, – это женщина будущего!

– А я? – спросила донья Эрмелинда.

– Ты женщина прошлого! А вот она, говорю вам, женщина грядущего! Еще бы, не зря она меня день за днем слушала, когда я рассказывал про общество и женщин будущего! Не зря внушал ей освободительные доктрины анархизма… без бомб!

– Полагаю, – сердито сказала тетя, – что с этой девицы станется и бомбу кинуть!

– И даже если так… – вставил Аугусто.

– Это лишнее! – возразил дядя.

– А что такого?

– Дон Аугусто, дон Аугусто…

– Думаю, – добавила тетя, – что вы не должны отказываться от своих намерений из-за сегодняшнего.

– Разумеется, нет! Она в моих глазах только выросла.

– Так завоюйте ее! Вы же знаете, мы на вашей стороне. Можете приходить к нам, когда пожелаете, хочет Эухения того или нет.

– Дорогая, разве она не дала понять, что ее отвращают визиты дона Аугусто!.. Надо взять ее с бою, друг мой, с бою! А когда вы познаете ее, вам станет ясно, из какого она теста. Она женщина до мозга костей, дон Аугусто, ее нужно завоевывать, завоевывать! Разве не хотели бы вы узнать ее?

– Да, но…

– Все с вами понятно. Боритесь, друг мой!

– Конечно! А теперь до свиданья…

Дон Фермин отозвал Аугусто в сторонку со словами:

– Я забыл сказать вам, что когда я пишу Эухении, я пишу ее имя через «э», а не через «е»: «Эухэния». А «Арко» через «а»: «Эухэния Доминго дель Арка».

– А почему?

– Потому что, пока не пришел тот счастливый день, когда эсперанто станет единственным языком, одним-единственным на все человечество, следует писать на классическом испанском так, как слышится. Никаких «е». Объявим им войну! Будем писать «корова» через «а». И долой букву «аче». «Аче» – это абсурд, реакционность, авторитаризм, средневековье, отсталость. Объявляю им войну!

– Так вы, значит, еще и фонетист?

– Еще? Почему «еще и»?

– Потому что анархист и эсперантист…

– Это все едино, сеньор, все едино. Анархизм, эсперантизм, спиритизм, фонетизм… все одно! Бой самовластию! Бой разделению языков! Бой презренной материи и смерти! Бой «аче»! До свидания!

Они простились, и Аугусто вышел на улицу – с облегчением и даже некоторым удовлетворением. Он и сам удивился своему расположению духа. То, какой Эухения ему предстала во время их первой встречи лицом к лицу, и сама их беседа в спокойной обстановке, не только не причинили ему боли, но и воодушевили, воспламенили еще больше. Мир стал просторней, воздух – прозрачней, небо – лазурнее. Он словно впервые в жизни вздохнул полной грудью. В голове проникновенно звучали те слова матери: женись! Почти все встречные женщины казались ему хорошенькими, многие – красавицами и ни одна – безобразной. Мир озарился новым таинственным светом двух огромных невидимых звезд, которые сверкали по ту сторону бирюзового свода. Неожиданно для себя Аугусто задумался о глубоком смысле вульгарного смешения двух понятий: плотского греха и падения наших прародителей, отведавших яблоко с древа познания добра и зла.

А также – о доктрине дона Фермина об истоках познания.

Он пришел домой, и Орфей выскочил встречать хозяина. Тот подхватил щенка на руки, приласкал и сказал: «Сегодня мы начинаем новую жизнь, Орфей. Чувствуешь, мир стал больше, воздух – прозрачней, небо – лазурнее? Ах, Орфей, когда ты ее увидишь, когда познакомишься с ней… Ты пожалеешь, что ты всего лишь собака, так же, как я жалею, что я всего лишь человек! А скажи мне, Орфей, откуда у собак знание, если вы не грешите, если для вас ваше познание не грех? Познание без греха нерационально и потому не считается познанием».

Верная служанка Лидувина накрывала на стол и задержала на хозяине взгляд.

– Что ты так смотришь? – поинтересовался Аугусто.

– Другой вы какой-то стали.

– С чего ты взяла?

– Молодой господин аж в лице переменился.

– Думаешь?

– Правда-правда. А что, с пианисткой дело выгорело?

– Ну знаешь, Лидувина!

– Вы правы, молодой господин. Но я ведь о вашем счастье волнуюсь!

– Кто знает, в чем счастье?

– И то верно.

И оба воззрились на пол, как будто секрет счастья был скрыт под ним.

IX

На следующий день Эухения беседовала в тесной каморке привратницы с неким юношей. Сама привратница из деликатности вышла на крыльцо подышать свежим воздухом.

– Пора все это прекратить, Маурисио, – говорила Эухения. – Так дальше продолжаться не может, тем более – после вчерашнего.

– А разве ты не сказала, – возражал вышеупомянутый Маурисио, – что этот самый поклонник – олух и зануда?

– Да, но он богат, и тетушка не оставит меня в покое. Честно говоря, мне не хочется никому причинять неприятностей. И еще не хочется, чтобы докучали мне.

– Откажи ему от дома!