Туман

– От чьего дома? Дядиного, тетиного? А если они против?

– Не обращай внимания на него.

– Не обращаю и не собираюсь, однако меня беспокоит, что этот бедолага возьмет манеру приходить в гости, когда я дома. Как ты понимаешь, запереться у себя в комнате и прятаться от него – не выход. Он тогда начнет изображать молчаливого страдальца.

– Да и пусть изображает.

– Нет, я не умею отказывать попрошайкам, никаким, тем более – таким, с жалобным взглядом. Ох, видел бы ты, какие взгляды он на меня бросает!

– Они тебя задевают за живое?

– Смущают, скорее. И… чего лукавить, да – задевают.

– Боишься?

– Не глупи! Я ничего не боюсь. Для меня существуешь только ты.

– Знаю! – с глубокой убежденностью ответил Маурисио и, коснувшись колена Эухении, задержал руку.

– Самое время тебе решиться, Маурисио.

– На что решиться, сокровище мое?

– Ну а ты сам как думаешь? Пора бы нам пожениться!

– И на что мы будем жить?

– На мое жалованье, пока ты не подыщешь работу.

– На твое жалованье?

– Да, нас будет кормить ненавистная музыка!

– На твое жалованье? Да ни за что! Никогда! Никогда! Никогда! Чтобы я жил на твое жалованье! Я буду искать работу, я ее найду, и, будем надеяться…

– Надеяться, надеяться… Так и годы пройдут! – воскликнула Эухения, постукивая каблучком об пол. Ладонь Маурисио так и лежала у нее на колене.

Почувствовав это, он убрал наконец руку, но лишь затем, чтобы приобнять девушку и поиграть одной из ее серег. Эухения не отстранилась.

– Послушай, Эухения, развлечения ради могла бы и поулыбаться этому увальню.

– Маурисио!

– Ты права, не сердись, сокровище мое! – Он положил руку на затылок Эухении, притянул к себе и закрыл глаза. Губы их сомкнулись в долгом влажном поцелуе.

– Маурисио!

И тогда он поцеловал ее в глаза.

– Так дальше продолжаться не может, Маурисио!

– Отчего? Разве по-другому будет лучше? Сейчас ведь нам хорошо.

– А я тебе говорю, Маурисио, что дальше так нельзя. Ты должен найти работу. Я ненавижу музыку.

Бедняжка смутно ощущала, не вполне отдавая себе в этом отчет, что музыка – вечное предвосхищение, предвосхищение триумфа, который никогда не настанет, вечное вступление без финала. Музыкой она была сыта по горло.

– Я поищу работу, Эухения, поищу.

– Ты всегда так говоришь, а воз и ныне там.

– Так вот как ты думаешь…

– Я не думаю, я знаю, что ты разгильдяй и не более того. Кончится тем, что это мне придется подыскивать тебе работу. Конечно, ведь мужчинами проще надеяться!

– Вот, значит, как ты думаешь…

– Да-да, именно так. Опять же, я не хочу видеть умоляющие, как у голодного пса, глаза сеньорчика дона Аугусто…

– Ну и сравнения у тебя, дорогая!

– А теперь, – с этими словами она поднялась и отстранилась, – иди проветрись, тебе полезно!

– Эухения! Эухения! – лихорадочным шепотом выдохнул он. – Если бы ты любила…

– Если кому и надо научиться любить, так это тебе, Маурисио. Завоев… быть мужчиной! Найди работу и решай все поскорей. А иначе…

– Иначе что?

– Ничего! Пора покончить с этим!

И, не дожидаясь ответа, она вышла из каморки. Сказала привратнице на выходе:

– Там сидит ваш племянник, сеньора Марта, скажите ему, что пора принять решение.

И Эухения вышла с высоко поднятой головой на улицу, где шарманщик как раз наигрывал неистовую польку. «Кошмар! Кошмар! Кошмар!» – на ходу твердила девушка себе под нос, едва не переходя на бег.

X

Аугусто нужно было с кем-то поделиться, и он отправился в казино повидать своего приятеля Виктора на следующий же день после визита в дом Эухении, и в тот самый час, когда она пыталась сподвигнуть на действия своего ленивого поклонника в каморке привратницы.

Аугусто чувствовал в себе перемену, будто тот визит и явление сильной женщины – а глаза Эухении излучали силу – перепахали ему душу до самых основ. Он уверенней шагал по земле и свободней дышал.

«У меня теперь есть цель в жизни, – говорил он себе, – и она заключается в том, чтобы завоевать эту девушку или чтобы она меня завоевала. Это одно и то же. Любовь в равной мере делает тебя победителем и побежденным. Хотя… нет, нет! В данном случае быть побежденным – это уступить сопернику. Другому, да, потому что тут есть другой, без сомнения. Другой? Другой кто? Может быть, другой – это я и есть? Я – поклонник, ищущий ее руки, а другой… другой, сдается мне, уже не поклонник, он ни на что не претендует и ничего не ищет потому, что уже добился своего. Добился, ясное дело, любви Эухении – но ничего сверх. Ничего сверх?..»

Женский силуэт, излучающий свежесть, здоровье и радость, промелькнул мимо него, и Аугусто тут же потянулся вслед. Он так и шел за этим силуэтом, почти машинально, не переставая рассуждать: