Туман

Сердце бедного Аугусто лихорадочно забилось, он залился краской, на лбу проступил пот. Глаза застилал туман, красный туман. Ему показалось, что он сейчас потеряет сознание.

– Сжальтесь, Эухения, сжальтесь надо мной!

– Успокойтесь, дон Аугусто, успокойтесь!

– Дон Аугусто… дон Аугусто… дон… дон…

– Да, милый мой дон Аугусто, успокойтесь и поговорим спокойно.

– Позвольте мне… – Он взял в ладони ее правую руку, белую и холодную точно снег, с изящными пальцами, созданными, чтобы ласкать клавиши пианино, вызывая к жизни нежные арпеджио.

– Как пожелаете, дон Аугусто.

Тот поднес ее руку к губам и стал покрывать поцелуями, которые едва ли растопили белоснежный холод.

– Когда закончите, дон Аугусто, мы с вами поговорим.

– Смотрите, Эухения…

– Нет-нет-нет, есть приличия! – Отняв у него руку, она продолжала: – Я не знаю, какого рода надежды вам внушили мои дядя с тетей, а точнее, только тетя, но дело в том, что вас обманули.

– Как обманули?

– Да они должны были сказать вам, что у меня есть жених.

– Мне это известно.

– Они вам сказали?

– Нет, мне никто не говорил, но я знаю.

– Однако…

– Эухения, я не претендую ни на что, ничего не добиваюсь, ни о чем не прошу; мне довольно, Эухения, права приходить иногда, чтобы всей душой окунуться во взгляд ваших очей, пьянея от вашего дыхания…

– Пусть так, дон Аугусто, это вещи, вычитанные из книг. Я не возражаю против того, чтобы вы приходили, когда вам вздумается, виделись со мной, говорили со мной, даже… даже, как видите, не возражаю, чтобы вы целовали мне руку, но у меня есть жених, в которого я влюблена и за которого думаю выйти замуж.

– Вы его вправду любите?

– Что за вопрос!

– А как вы поняли, что влюблены в него?

– Да вы… вы с ума сошли, дон Аугусто?

– Нет-нет, я спрашиваю потому, что мой лучший друг сказал: полно людей, которым кажется, будто они влюблены, а на деле – нет…

– Он же вас имел в виду, верно?

– Да, и что с того?

– Ну, может, в вашем случае это и верно…

– Неужели вы не верите, Эухения, что я влюблен в вас?

– Не кричите так, дон Аугусто, прислуга услышит…

– Да, да, – взволнованно продолжал он, – иные не верят, что я могу всерьез влюбиться…

– Подождите минутку, – прервала его Эухения и вышла, оставив его в одиночестве. Вернулась она быстро и куда спокойней сказала ему: – Ну как, дон Аугусто, вы остыли?

– Эухения, Эухения…

В этот момент раздался звонок в дверь и Эухения воскликнула:

– Тетя и дядя!

Несколько мгновений спустя они вошли в гостиную.

– К нам в гости заглянул дон Аугусто, я сама вышла открыть ему. Он хотел уйти, но я предложила ему подождать, потому что вы скоро вернетесь. А вот и он!

– Настанут времена, – воскликнул дон Фермин, – когда в обществе исчезнут всякие условности! Убежден, что заборы и ограды, защищающие частную собственность, лишь вводят в соблазн тех, кого мы называем ворами, тогда как настоящие воры-то – сами собственники. Надежней всего защищена собственность, вокруг которой заборов и оград нет, открытая всему миру. Человек рождается добрым, он добр по природе, злым и извращенным его делает общество…

– Да помолчи же! – воскликнула донья Эрмелинда. – Я из-за тебя не слышу, как поет канарейка! Вам слышно, дон Аугусто? Очаровательно поет! Когда Эухения садилась за свои уроки, надо было слышать, как заливалась канарейка, которая у меня тогда жила: бывало, заволнуется, и чем дальше играет племянница, тем громче чирикает птичка. От этого она и умерла, надорвалась…

– Даже домашние животные подвержены нашим порокам! – добавил дядя. – Даже зверей, живущих бок о бок с нами, мы вырываем из святой природной жизни! О люди, люди!

– Долго вам пришлось ждать, дон Аугусто? – поинтересовалась тетя.

– О нет, сеньора, нет. Недолго, совсем недолго, минутку, миг…

– Ясно!

– Да, тетя, совсем немного, но этого хватило, чтобы прийти в себя от легкой дурноты, которая настигла дона Аугусто на улице…

– От дурноты?

– О, сеньора, это было пустячное недомогание…

– Я вас сейчас оставлю, у меня дела, – сказала Эухения и, подав руку Аугусто на прощание, удалилась.

– Ну, как продвигается дело? – поинтересовалась тетя у Аугусто, едва племянница вышла.

– Какое дело?

– Завоевание, конечно!

– Плохо, очень плохо! Она мне сказала, что у нее есть жених. Она собирается выйти за него замуж.

– Я тебе говорил, Эрмелинда, говорил!

– Ну нет! Нет! Нет! Быть не может. Это все глупости – насчет жениха, глупости, дон Аугусто!

– Но, сеньора, а если она влюблена в него?

– Вот я и говорю, – воскликнул дядя, – я и говорю. Свобода, священная свобода, свобода выбора!

– Нет, нет и нет! Эта девчонка понимает, что творит? Отказать вам, дон Аугусто, вам! Быть такого не может!

– Сеньора, подумайте сами… невозможно, нельзя ломать волю такой девушки, как Эухения. Речь идет о ее счастье, только это должно нас волновать, ради ее счастья не грех и собой пожертвовать…

– И вы туда же, дон Аугусто?

– И я туда же, сеньора! Я склоняюсь к тому, чтобы пожертвовать собой ради счастья Эухении, вашей племянницы, ибо мое счастье состоит в том, чтобы счастлива была она!

– Браво! – воскликнул дядя. – Браво, браво! Вот он, герой, вот мистический… анархист!