Туман

– Воля, желание… Это так по-испански, дон Мигель. И так невежливо. Более того, даже если принять за правду вашу нелепую теорию о том, что я не существую, а вы существуете, что я – вымысел, порождение вашего романического или раманического воображения, я все равно не обязан исполнять ваши капризы и пожелания. Так называемые вымышленные персонажи наделены собственной внутренней логикой.

– Старо предание…

– Писатель или драматург не вольны творить со своими героями что угодно. У искусства есть свои законы: персонаж не должен поступать так, как ни один читатель от него не ждет…

– Персонаж романа – вероятно.

– Ну так!..

– А вот персонаж рамана…

– Бросьте. Ваши шутки оскорбительны. У меня есть собственный характер и образ действий. Вы меня таким создали, как вам кажется, или я сам по себе такой, как кажется мне, неважно. Внутренняя логика моего характера требует, чтобы я совершил самоубийство.

– Это ты так думаешь. Но ты неправ!

– Почему неправ? В чем? Объясните, где я неправ? Саморефлексия – крайне трудная дисциплина. Очень может быть, я ошибаюсь, и самоубийство вовсе не является логическим итогом моей несчастной жизни. Так докажите это! Трудно познавать самого себя, дон Мигель, но еще трудней – познавать…

– Кого? – спросил я.

Он взглянул на меня с усмешкой ироничной и загадочной.

– Трудно познать самого себя, но еще трудней автору познать персонажей, которых он придумал или вообразил, что придумал.

От дерзости Аугусто мне стало не по себе. Терпение мое было на исходе.

– Я настаиваю, – продолжал он, – пускай даже вы подарили мне жизнь, выдуманную мою жизнь, все равно вы не вправе своей волей, как вы это называете, помешать мне покончить с собой.

– Хватит с меня! Довольно! – Я хватил кулаком по столу. – Ни слова больше. Я устал от твоих дерзостей. Ты – мое собственное творение – вывел меня из себя. К тому же я не знаю, что с тобой делать. Поэтому мое решение таково: руки на себя ты не наложишь, я сам убью тебя. Ты умрешь со дня на день!

– Что? – Аугусто содрогнулся. – Вы дадите мне умереть? Сделаете так, чтобы я умер?

– Именно, я сделаю так, что ты умрешь!

– Нет! Никогда! Ничего у вас не выйдет! – закричал он.

– Ах вот как, – произнес я, разглядывая его со смесью гнева и сожаления. – Ты готов убить себя, – а мне убить тебя нельзя? Собирался лишить себя жизни, однако противишься моему намерению?

– Это совсем разные вещи!

– Да, я слышал подобные истории. К примеру, один человек ночью вышел на улицу с револьвером, собираясь застрелиться. На него напали грабители, он стал отстреливаться, одного убил, остальные сбежали. Когда он понял, что взял жизнь за жизнь, – передумал убивать себя.

– Тут все как раз понятно, – пожал плечами Аугусто. – Ему надо было кого-нибудь убить. Он и убил – зачем повторяться? Большинство самоубийц – несостоявшиеся убийцы. Себя убивают потому, что не хватает духу убить других.

– Я понял твою мысль. Выходит, если бы тебе хватило духу убить Эухению, Маурисио или обоих, о самоубийстве ты и не помышлял бы?

– Нет, отнюдь не их!

– А кого же?

– Вас! – отчеканил Аугусто, глядя мне прямо в глаза.

– Что?! – Я вскочил. – Тебя посетила идея убить меня?

– Сядьте. И успокойтесь. Не думаете же вы, дружище Мигель, что ни один вымышленный персонаж, как вы меня величаете, никогда прежде не убивал того, кто якобы вызвал его к жизни своим воображением?

– Вы забываетесь! – кипятился я, меряя шагами кабинет. – Вы перешли всякие границы! Такое бывает только…

– …в раманах, – не без сарказма закончил Аугусто.

– Все! Довольно! Терпение мое лопнуло! Ты приехал за советом, а сам сначала сомневаешься в моем существовании, потом оспариваешь мое право делать с тобой все, что мне заблагорассудится, иными словами – все, что пожелаю!

– А вот это слишком по-испански, дон Мигель!

– Опять… Дурень! Да, я испанец до мозга костей, испанец по рождению, по воспитанию, по языку и роду деятельности. Испанизм – моя религия. Небо, на которое я уповаю – вечная Испания в звездах, Господь мой – Господь-испанец нашего Дон Кихота. Мой Бог думает по-испански, и «Да будет свет!» он сказал на том же языке!

– И что с того? – перебил Аугусто мои рассуждения.

– А еще ты хочешь убить меня. Ты? Убить? Меня? Не хватало мне погибнуть от руки одного из собственных персонажей! Такое я терпеть не стану. В качестве наказания за дерзость и опасные, одиозные, анархические идеи, с которыми ты ко мне явился, я принимаю решение: ты умрешь. Печать, подпись. Умрешь, едва вернешься домой.

– Дон Мигель, ради бога! – взмолился Аугусто уже совсем другим тоном. От страха он побелел и задрожал.

– Бог тут вовсе ни при чем. Ты умрешь!

– Но я жить хочу, дон Мигель! Жить хочу, жить…

– А не ты ли собирался наложить на себя руки?

– Если дело в этом, то клянусь, сеньор Унамуно, что не отниму у себя жизнь, данную Богом или вами. Обещаю! Теперь, когда вы решили меня убить, я захотел жить, жить, жить!

– Так себе жизнь, – заметил я.

– Уж какая есть… Я хочу жить, несмотря на все муки, и пускай я вновь стану посмешищем для еще одной Эухении и еще одного Маурисио. Я хочу жить, жить хочу!

– Это уже невозможно.