Туман

– Радуйся, Орфейчик, радуйся! Давай радоваться вместе! Никто тебя не выгонит из моего дома, будем неразлучны, проживем вместе всю жизнь и умрем в один день. Нет худа без добра, даже если добро едва видать на фоне худа, ну и наоборот тоже. Ты мне предан, Орфей! Ты верный друг! Я понимаю, иногда ты будешь убегать на поиски подруги, однако не бросишь меня насовсем. Послушай, чтобы ты не сбегал, я заведу тебе подружку, да, я принесу домой еще одну собаку. А то я не знаю – ты выбежал мне навстречу, чтобы утешить меня, или просто возвращался со свидания? Так или иначе, ты мне верен, и никто не выгонит тебя из моего дома, не разлучит нас.

В доме на Аугусто навалилось одиночество. В душе, недавно казавшейся спокойной, бушевала буря, где перемешались тоска, горечь, ревность, гнев, страх, ненависть, любовь, сожаление, презрение и поверх всего этого – чудовищный стыд и нестерпимая ясность: он смешон.

– Она меня убила! – сообщил Аугусто Лидувине.

– Кто?

– Она.

И Аугусто заперся у себя в комнате. В голове всплыл образ Росарио – она тоже посмеялась над ним. Он вспомнил маму, упал лицом в подушку, прикусив ее зубами. Слова не шли, мысленный монолог остановился, душа застыла. Аугусто заплакал; он плакал долго, и в этом тихом плаче растворялись его мысли.

XXX

Когда пришел Виктор, Аугусто сидел в углу дивана и смотрел себе под ноги.

– Что с тобой? – спросил Виктор, тронув друга за плечо.

– И ты еще спрашиваешь? Тебе не сказали, что у меня стряслось?

– Сказали. Мне известна внешняя сторона событий, то есть – что сделала она. А вот что происходит у тебя внутри, я не знаю. Не знаю, почему ты так сидишь.

– Не могу поверить…

– Тебя покинула любовь, какая-то из множества? На какую букву алфавита?

– Не время для шуток.

– Наоборот, самое время!

– Не любовь меня терзает, а злая насмешка. Они надо мной посмеялись, выставили полным идиотом, словно хотели сказать, что меня… не существует.

– Ну и замечательно!

– Виктор, брось свои шутки.

– Почему же? Милый мой естествоиспытатель, ты хотел сделать ее подопытной лягушкой, а она превратила в лягушку тебя. Ну так прыг в болото – будешь там жить и квакать.

– Я тебя прошу…

– Перестать острить? А я не перестану! Когда же шутить, как не в таких ситуациях?

– У меня просто ум за разум заходит.

– Так и надо. Надо, чтобы все перемешалось: сон и явь, вымысел и реальность, правда и ложь. Смешать и взболтать в сплошной туман. Если шутка не сбивает с толку, грош ей цена. Ребенок смеется над трагедией, а старик плачет над комедией. Ты задумал превратить ее в лягушку, а она превратила в лягушку тебя. Ну и ладно. Побудь собственным подопытным.

– Что ты имеешь в виду?

– Поставь на себе эксперимент.

– Покончить с собой, что ли?

– Не буду склонять тебя ни к какому решению. Они все равнозначны.

– Или отыскать эту парочку и убить обоих?

– Убийство ради убийства – нонсенс, хотя и лучший способ освободиться от гложущей душу ненависти. Бывало, преступник успокаивался и даже проникался сочувствием к своей жертве, едва выместив на ней злобу. Дурной поступок – вот освобождение от дурных мыслей. Именно поэтому закон рождает преступление.

– А мне-то что делать?

– Слыхал о законе джунглей: либо ты сожрешь, либо тебя?

– Либо ты в дураках, либо другие. Понятно.

– Есть и третий путь. Сделать дураком самого себя, сожрать самого себя. Так и поступи! Пожирающий наслаждается, но боится, что наслаждению придет конец, и его обуревает пессимизм. Пожираемый страдает, но надеется освободиться от страданий, и его тоже одолевает пессимизм. Пожри себя сам, наслаждение перемешается со страданием, они друг друга аннигилируют, и ты достигнешь полного душевного равновесия, атараксии. Займешься чистым самосозерцанием.

– Ну и идеи у тебя… Ты ли это, Виктор?

– Да, Аугусто, я!

– Прежде ты рассуждал не так замысловато.

– Тогда я еще не был отцом.

– А теперь…

– У любого человека, если он не безумец и не дурак, отцовство пробуждает ужаснейшее чувство: ответственность! Я передам сыну бессмертное наследие человечества. От таких возвышенных размышлений можно умом тронуться, и если большинство отцов сохраняют здравый смысл, так это лишь по глупости или… отсутствию отцовства. Радуйся, Аугусто, что бегство Эухении спасло тебя от прелестей отцовства. Я тебе советовал жениться, а не стать отцом. Брак – психологический эксперимент, а отцовство… патологический, скорее.

– Так ведь я уже стал отцом, Виктор!

– Когда это? Чьим?

– Своим собственным. Так состоялось мое подлинное рождение – на страдания и смерть.

– Второе, истинное рождение – это рождение через страдание, через осознание того, что смерть – это процесс, и мы умираем постоянно. Но если ты – свой собственный отец, то ты и свой собственной сын.

– Поверить не могу, Виктор, просто поверить не могу, что в своем состоянии, после того, что она со мной сделала, я еще в силах выслушивать твое словоблудие, твои парадоксальные остроты, макабрические шуточки. А самое ужасное…

– Что?

– Что меня они веселят! Зло на себя берет.