Туман

Когда мне доложили о нем, я с таинственной улыбкой приказал проводить гостя в кабинет. Аугусто вошел, точно призрак, и взглянул на мой портрет маслом, висящий над книжными полками. Я предложил ему присесть, и он сел напротив.

Аугусто завел речь о моих литературных и отчасти философских трудах. Оказалось, они ему неплохо знакомы, что, разумеется, польстило моему самолюбию. Затем он принялся вещать о своих бедах, но я прервал его, сказав не тратить попусту время. Ведь о превратностях его судьбы мне известно столько же, сколько ему самому. В доказательство я озвучил парочку сугубо личных деталей его биографии, которыми он ни с кем не делился. Аугусто уставился на меня как на василиска, с искренним ужасом.

– Быть этого не может! – повторял он, побелев и переменившись в лице. – Не может такого быть! Если бы я сам не видел вас, ни за что бы не поверил. Это сон или явь?

– Ни то, ни другое, – отозвался я.

– Не понимаю, не понимаю! Если вам известно обо мне все, что знаю я сам, быть может, вы и цель моего визита угадаете?

– Угадаю. Ты, – я произнес это как можно более властным голосом, – ты пал духом от своих горестей и стал лелеять противоестественную мысль о самоубийстве. Однако прежде чем решиться, ты явился ко мне за советом, потому что читал мое эссе и заинтересовался одной высказанной в нем мыслью.

Бедняга смотрел на меня диким взглядом. Его била дрожь, как отравленного ртутью. Он приподнялся было с места – наверное, хотел убежать, – но не смог. Он уже был над собой не властен.

– Замри! – приказал я.

– Но ведь я… я…

– Ты не сможешь совершить самоубийство, даже если захочешь.

– Почему? – вскричал Аугусто, осознав меру своего унижения.

– Проще простого. Что нужно, чтобы покончить с собой?

– Собраться с духом?

– Нет! Для начала нужно быть живым!

– Естественно!

– Ну, а ты разве живой?

– А какой, мертвый, по-вашему? – Он машинально пробежался руками по своему телу.

– Нет, разумеется! Я тебе уже говорил, что это не сон и не явь. А теперь скажу больше: ты не жив и не мертв.

– Ради бога, объясните, что все это значит! – отчаянно взмолился он. – Ведь с ума сойти можно от таких новостей.

– Будь по-твоему, дорогой Аугусто, – сказал я, смягчившись. – Объясню: ты не можешь убить себя, ибо не живешь. Ты не жив и не мертв, потому что тебя не существует.

– Что значит – меня не существует?!

– Просто ты, бедняга Аугусто, выдуман с ног до головы. Ты всего лишь плод воображения, моего и читателей повести о твоих злоключениях. Ты просто персонаж романа или рамана – называй как угодно. Теперь ты знаешь собственную тайну.

Услыхав такое, Аугусто некоторое время смотрел сквозь меня, а потом отвел глаза и взглянул на мой портрет над книжными полками. Щеки его снова порозовели, сбивчивое дыхание успокоилось. Он явно взял себя в руки. Подался вперед, оперся локтями на столик, стоявший между нами, и, подперев голову ладонями, медленно спросил, пряча усмешку в глазах:

– Послушайте, дон Мигель, а вдруг вы ошиблись? Вдруг все строго наоборот?

– Что именно наоборот? – встревожился я. Он обретал свободу воли.

– Может статься, любезный дон Мигель, что выдуманный персонаж – это не я, а вы. Это вы не существуете в реальности, это вы ни живы, ни мертвы. А вдруг вы нужны лишь затем, чтобы поведать миру мою историю?

– Ерунда какая! – возмутился я без особой уверенности.

– Да вы не волнуйтесь так, сеньор Унамуно, – сказал он. – Возьмите себя в руки. Вы ведь усомнились в моем существовании…

– Усомнился? – прервал я его рассуждения. – Да я на все сто уверен, что вне моего рамана тебя не существует!

– Тогда не обижайтесь, если я, в свою очередь, поставлю под сомнение ваше существование. Поразмыслим. Вы многократно писали, что что Дон Кихот и Санчо Панса куда реальнее своего создателя.

– Писал, но в переносном смысле…

– Не будем вдаваться в смысловые оттенки, сменим тему. Когда человек спит и видит сон, что реальней: он, сновидец или само сновидение?

– А если ему снится, что он существует?

– Тогда я задам вам вопрос, дон Мигель: человек существует как сновидец или как сновидение? Обратите внимание, вы стали со мной спорить. Тем самым вы признали, что я есть и не покорен вашей воле.

– Ничего подобного! – вспыхнул я. – Просто мне нужно спорить, без дискуссий мне жизнь не мила. А когда спорить не с кем, я спорю с воображаемым оппонентом. Мои монологи всегда диалоги.

– То есть и диалоги в ваших произведениях – тоже монологи?

– Возможно. Повторюсь, тебя без меня просто нет.

– А я намерен убедить вас, что это вас нет за пределами моего воображения и воображения других ваших персонажей, якобы выдуманных. Уверен, со мной согласятся и дон Авито Карраскаль, и великий дон Фульхенсио.

– Не упоминай этого…

– Хорошо, но и вы не оскорбляйте его. Что вы думаете о моем самоубийстве?

– Я повторюсь: тебя вне моего рамана не существует, поэтому ты не должен, да и не можешь поступать как тебе вздумается, если не будет на то моей воли. А я не велю тебе совершать самоубийство, и говорить тут не о чем. Больше мне нечего добавить.