Туман

– Я хочу жить… жить… и быть самим собой, самим собой.

– Ты ведь и не можешь по собственной воле стать кем-то другим.

– Хочу быть самим собой! Хочу жить! – В его голосе звенели слезы.

– Невозможно, не-воз-мож-но.

– Дон Мигель, послушайте меня. Ради вашей семьи и всего, что вам дорого… Вы ведь тоже однажды перестанете быть самим собой и умрете. – Он рухнул передо мной на колени и взмолился: – Дон Мигель! Бога ради! Я хочу жить, хочу быть самим собой!

– Это невозможно, бедный Аугусто. – Я поднял его на ноги. – Невозможно! Так написано в моей книге. Вердикт обжалованию не подлежит, больше ты жить не будешь. Я перестал понимать, что с тобой делать. Когда Господь не знает, что с нами делать, он обрывает нашу жизнь. К тому же ты собирался убить меня, это я не могу так оставить.

– Дон Мигель…

– Не суть. Я в своих словах уверен. Если я тебя не убью вскорости, боюсь, в конце концов ты убьешь меня самого.

– Мы могли бы прийти к согласию…

– Исключено, Аугусто, исключено. Твой час пробил. Текст написан, я от него не отступлю. Ты умрешь. Да и зачем тебе такая никчемная жизнь?

– Умоляю вас! Ради бога!

– Бог тут ни при чем. Уходи!

– Значит, вы отказываетесь? Отказываете мне в собственной личности? Вы не позволите мне выбраться из тумана, жить, видеть, слышать и ощущать себя, страдать, жить. Значит, вы против? Значит, я так и умру вымышленным героем? Ну хорошо, любезный мой создатель. Вы тоже умрете. Да, вы тоже вернетесь в небытие, из которого явились. Вы перестанете сниться Богу! Вы умрете, хотя стремитесь жить, равно как и ваши читатели, все, все до единого! Вы ничем от меня не отличаетесь, вы такие же персонажи! Все, все, все умрут! Это говорю вам я, Аугусто Перес, вымышленный герой, как и вы. Ибо вы, создатель мой, есть раманическое существо, не говоря уж о ваших читателях. Как, собственно, и я, Аугусто Перес, ваша жертва.

– Жертва? – вскричал я.

– А кто же еще? Вы придумали меня затем, чтобы убить! Но умрете и вы. Сочинителя тоже кто-то сочинил, а выдумки не бессмертны. Вы умрете, дон Мигель! Вы и все, в чьих мыслях я живу. Раз так – смерть всем!

В могучем порыве воли к жизни, протеста против смерти Аугусто исчерпал свои силы. Я подтолкнул его, и он понуро двинулся к выходу, а в дверях внезапно пробежал руками по телу, будто усомнившись в собственной реальности.

У меня к глазам подкатили слезы.

XXXII

В ту же ночь Аугусто уехал из Саламанки, где состоялась наша встреча. Он уезжал, думая, что обречен, и нисколько не сомневался, что даже если он попытается с собой покончить, ему это не удастся. Приговоренный, он пытался оттянуть свое возвращение домой, но его тянула туда какая-то таинственная сила. Грустное вышло путешествие. В поезде Аугусто в прямом смысле считал минуты: одна, две, три… Все его злоключения, грустная греза о любви к Эухении и Росарио, весь этот фарс с несостоявшимся браком потускнели в памяти, а точнее – утонули в тумане. Он сидел на скамье, не чувствуя ни ее, ни собственного тела. «А вдруг меня действительно нет? – спрашивал он себя. – Может, прав тот господин, и я всего лишь выдумка, плод его воображения?»

Уж на что унылой и горькой была его жизнь в последние дни, еще горше оказалась мысль, что все это было сном, причем чужим. Моим. Небытие страшило сильнее горя. Жить в собственном сне – еще куда ни шло, но в чужом!..

«Почему, собственно, меня не должно быть? – думал Аугусто. – Почему? Допустим, этот господин меня и вправду сочинил, вообразил, во сне увидел. Разве же я не живу теперь в воображении тех, кто читает повесть моей жизни? А если я жив в сознании разных людей, то, быть может, мысли многих реальней, чем мысли одного? Если я возник на страницах книги, повествующей о моей вымышленной жизни, и поселился в голове читателей, – в вашей голове, например, если вы читаете сейчас эту книгу, – то почему я не могу существовать в виде бессмертной, вечно страждущей души? Почему?» Бедняга потерял покой. Перед его созерцательным взором проплывали равнины Испании, дубовые и сосновые леса, заснеженные пики горных цепей. Оглядываясь через плечо, он различал во тьме образы тех, кто были ему попутчиками в жизни, и ощущал тягу к смерти.

Аугусто добрался до дому, позвонил, и открывшая ему Лидувина аж побледнела.

– Что не так, Лидувина? Чего испугалась?

– Господи боже мой! Хозяин, да вы на покойника похожи больше, чем на живого человека! У вас лицо, будто вы с того света вернулись.

– Оттуда я вернулся, Лидувина, туда и уйду. Я не жив и не мертв.

– Вы умом тронулись? Доминго! Доминго!

– Не зови его, Лидувина. Я не сошел с ума! Повторяю тебе: я не мертв, хотя скоро умру, но и не жив.

– Что вы такое говорите?

– Что меня не существует. Я вымысел, словно персонаж романа…

– Ох, опять эти книжные бредни! Выпейте что-нибудь покрепче, ложитесь в кровать, укройтесь потеплее и не думайте об этом.

– Скажи мне, Лидувина, ты веришь, что я существую?

– Не надо мудрствовать лукаво, хозяин. Поужинайте и спать! Завтра будет новый день!

«Я мыслю, следовательно, существую», – произнес про себя Аугусто и добавил вслух: