Туман и гроза (СИ)

Николай неуверенно передаёт фотографию Кириллу, не зная, как тот отреагирует.

На будто случайном снимке Сара улыбается и обнимает за шею Диму Мойову, её пальцы едва касаются вьющихся колечек на кончиках волос.

Последние слова Дани звучат тихо и в то же время — крепким настоянным ядом.

— Кто бы ни убил мою сестру, какие бы ни были причины — он мертвец.

***

— Ублюдок!

— Кирилл!

— Я убью его, клянусь всеми стихиями, я расплавлю его до костей! Сукин сын!

— А ну стой!

Кирилл выскакивает из подъезда, как ошпаренный, и теперь мечется по стоянке перед домом разъяренным раненым зверем. В окружении полога тени, распахнувшейся зыбкой угрозой за его спиной, и с кружащей вокруг магией во всей красе, он похож на сплетение дыма и искр, и капли дождя с шипением растворяются вокруг.

Николай вмиг оказывается перед ним, сам окруженный выгибающимися щитами и с бешено бьющимся сердцем.

— Замолкни и послушай!

— Чего тут слушать, а? Ты понимаешь, что у него в руках сейчас Кристина?

— Ты забыл его слова? У них есть способы справляться со стражами и тенями. Остынь ты и послушай!

В лицо хлещет дождь, а далёкие раскаты грома становятся всё ближе. Кирилл замирает, не замечая ничего вокруг, ослепленный страхом и отчаянием за других. Как всегда, ему сейчас едва ли не плевать на себя, и тем самым представляет отличную мишень.

— Снимок ничего не значит. Это лишь предположение. Дима — маг крови, я уверен. Но не усмиритель теней.

— Ты думаешь на Олега?

— Да. Дима мог уговорить Сару помочь им, но убивал бы не тенями.

— Тогда я разрушу его. Вряд ли можно уничтожить Григорьева простым способом — сам знаю, как мощна тень и что она даёт. Я раскрошу её саму, а он вряд ли сможет жить после такого.

Николай молчит. Он уверен в словах Кирилла и ни на мгновение не сомневается в его решительности, в конце концов, его выдержки и упрямства хватило, чтобы два года сопротивляться тёмному духу внутри себя.

— Хорошо. Только не в таком состоянии. Саша тоже геройствовал под порывом чувств. Сам же видел, что творилось с Сюзанной. Не всегда нужно сгорать дотла. Ты слишком привык себя хоронить заранее. Разве легче будет твоей матери, если не станет Олега — и вместе с ним и тебя? Или Дане, который только что потерял сестру?

Для Николая это едва ли не прописная горчащая истина, замкнутая где-то между ударами сердца, впитанная в саму кровь в жилах. Может, потому что ему досталось быть одному, вырывая по очереди каждого близкого человека из собственной сердцевины.

Отец просто кинул их всех.

Потом исчезла Кира, вслед ей безвозвратно умерла мама. Шорохов стал первым, кто пробил хоть какую-то брешь. По крайней мере, он дал чёткую цель, выцепил с кривой дорожки, на которую Николай едва не свернул.

Когда Шорохов приехал за ним в Бюро вытаскивать из холодной камеры, Николай мелко слукавил. Обвинение было чертовски верным. Его зелье граничило с лёгкими наркотиками, дающими не спасение от стылых кислотных кошмаров, а благостное забвение и тишину землистого мрака.

Магия Кирилла мягко оседает вокруг, а сам он, притихший и будто выплеснувший самый сок гнойного нарыва, негромко произносит:

— Я просто не верю в счастливый конец.

— Этого и не надо. Жизнь уж точно не похожа на сказку, правда? Но тебе ли не знать, что для любых теней нужен свет. А ночь — для ярких бриллиантовых дорог. Только не сдавайся, мы слишком много пережили, чтобы запросто прощаться с жизнью.

Оба оборачиваются на хлопнувшую дверь подъезда, из которой выходит нахохлившийся от дождя Даня в непромокаемой куртке для парусного спорта поверх всё того же свитера, джинсах и тряпичных ярко-жёлтых кедах.

— Не могу там оставаться. Позвонил Сюзанне, она обрадовалась, потому что Саша с головой ушёл в работу и даже отвечает невпопад на сообщения. Зовёт на липовую настойку.

— Я за, — кивает Кирилл. — Хотел к родителям заехать, но мама попросила завтра.

— Не могу, — качает головой Николай, загораживая рукой экран телефона от дождя.

— Только не говори, что у тебя свидание!

— Нет, я ещё хочу проверить кое-что по тем материалам, что у нас есть. И к печатникам заглянуть. Встретимся утром.

Николай каждый год забывает, какие осенью рассветы.

Он часто засиживается допоздна — то ли благодаря отзвукам магии земли, более податливой в сумерках и тёмными ночам, то ли просто по привычке.

Рассветы октября хрустят тонкой наледью, слегка морозны и туманны, и кажется, что капельки влаги висят прямо в воздухе, оседая на волосах, одежде и крышке едва ощутимо тёплого стаканчика так, что у кофе привкус дождя.

В такие часы застывает миг увядания всего мира на пороге неизбежных перемен.

Николай приходит в пустынный и пасмурный парк ещё в темени, с наслаждением вдыхая сырой воздух. В вязаных перчатках тепло, а вместо привычной формы — греющий шерстяной джемпер с красно-синим орнаментом и классические джинсы.

В нём той поэтичности, присущей Саше, который может в простых красных яблоках увидеть десять оттенков, но в осенних парки есть своя притягательность.

В них влажная и мёртвая меланхолия, замершая в сизовато-сером сумраке, среди невесомой дымки, что липнет к голым кривым деревьям.