Туман над Токио

Наконец-то вокруг никого. И мне не надо насиловать себя, играя «прекрасную маркизу».

Заведя будильник на пять часов утра, я выпила первую из трёх таблеток снотворного. Затем обняла маминого петушка, и минут тридцать, до того момента, пока подействовало лекарство, мы с Думкой катались по кровати и выли.

Глава 2

Проснувшись, первым делом я, как обычно, стала соображать чистые у меня волосы или надо мыть. Затем силилась вспомнить расписание предстоящего дня. Вроде бы какой-то прогон спектакля… Пальто-эклипс… Размер обуви 25… Маме я вчера не звонила… Ну, значит, позвоню вечером…

И вдруг разбуженный мозг, голосом тёти Лики, жахнул: мамы больше нет! И так каждое утро… Безотрадность, бессилие что-либо изменить нарушали работу моих мозговых клеток, мешали им управлять ситуацией, принимать решения, корректируя расшатанную до предела нервную систему. Мозг заходил в тупик от своего безвластия: повернуть время вспять не под силу, избежать тяжёлой утраты невозможно, вернуть маму нельзя.

Тогда он посылал электрический импульс в опорно-двигательную систему – буйствуй, расшвыривай подушки и одеяло, бей ногами матрац. Что я и делала. Затем пила успокоительное.

* * *

Всю ночь я проспала верхом на Думке – у него даже клюв вдавился в красный гребешок на затылке. В ванной у зеркала потренировалась, не улыбаясь, поднимать уголки губ, чтобы складки горечи не выдали коллегам моей драмы. А вот сияние глаз никак не удавалось. Сознание ругало «Не притворяйся! Ты тут одна!»

Благодаря напутствиям Тамаки-сан я села в метро на правильную ветку, потому что она была одна. И в нужном направлении. Вышла на следующей станции, ища выход № 2. У театра, возле служебного входа собралась толпа поклонников. Видимо, до начала спектаклей уже караулили звёзд. На меня посмотрели удивлённо, недоумевая, зачем это чужестранка входит в японский театр.

В вахтерной сидела худенькая пожилая дама. Мне требовалось «расписаться» в своём присутствии. Для этого я повесила деревянный жетон со своим именем на панель в форме пагоды, с выгравированными на ней ветвями елей, а также японским котом Манеки-неко, который своей поднятой лапой загребает счастье, удачу и большие доходы. Затем дама показала мне обувной шкаф с ячейкой под номером 29. Мне требовалось сменить уличную обувь на «домашние тапочки», то есть тенниски.

* * *

В гримёрной все были в сборе. Ресницы наклеены. Грим наложен. Девушки одевали костюмы и парики для начальной сцены. Аска вкладывала в бюстгальтер силиконовые вкладыши. Таня сидела у зеркала в одном нижнем белье. Агнесса ела шоколадное пирожное.

У моего зеркала, на бумажной тарелочке, расписанной ягодами клубники, лежало такое же пирожное под прозрачной плёнкой. Сидящая рядом Агнесса, с шоколадной крошкой на губах, произнесла:

– Аска-сан угостила всех! Вкусные-е-е!

Аска мило улыбнулась мне:

– Кушай, пожалуйста! Только что купила! Во французской кондитерской.

Рена и Каори дружно закивали:

– Необычайно вкусные! Спасибо, Аска-сан!

Мива добавила:

– Очень любезно с вашей стороны, госпожа Аска! При вашей-то занятости вы с утра забежали в кондитерскую, чтобы угостить нас сладким!

Я простила госпоже Аске её вчерашнюю язвительность:

– Шоколад высшего качества. Дорогие, наверное?

Аска с улыбкой человека щедрого, но скромного, помотала туда-сюда головой «Ну что вы… Не стоит благодарности…»

Мне надо было поспешить с гримом. Без пятнадцати десять все должны быть на сцене. Надела реквизитные колготки, ядовито-зелёное платье, яхонтовое ожерелье, пальто-эклипс, шляпу-колокол, коричневые туфли и повесила на руку сумочку-конверт. Думку усадила на его место, за лосьонами, и покинула гримёрную последней.

* * *

На сцене красовалось английское судно «Faith», выполненное из картона, а эффект был такой, будто его только что отбуксировали в театр из Нагасакской гавани. Матросы сбегали по железному трапу. Джун переносил к третьей кулисе коробки со шляпками английской леди, то есть мои. Ему очень шла парадная форма моряка японского морского флота начала XX века.

Все артисты первой сцены прохаживались по подмосткам, разглядывая декорации. Я подошла к Татьяне. Бутафорская лисица из натурального меха и с глазами-пуговицами шиковала у неё на шее. Нагао-сан на сцене не было. Режиссёр хлопнул в ладони, требуя внимания. Держал речь он минут пятнадцать, но я его не слушала. Там, над зрительным залом, в бархатном полумраке, прямо у купола, пускавшего крупную хрустальную слезу – люстру, витали души моих родителей. Разведённые судьбой, и вновь повенчанные на небесах, они обнялись, любуясь своей дочкой. Я смотрела вверх так долго, что Татьяна шепнула:

– Да, люстра роскошная… Стоит твоих и моих гарантий вместе взятых!

– Ага, вот и я глаз от неё отвести не могу, – согласилась я.

Сато-сан, как чародей, сделал знак осветителям, и тут же за судном «Faith» заплескались морские волны, покрытые рябью в лучах восходящего солнца. Загудел прибой… Крики чаек будили нагасакских рыбаков… Начиналась мистика, белая магия…