Туман над Токио

Со дня смерти мамы я похудела на семь килограммов. В клинике, кроме лекарств мне вливали поливитамины, а на обед Огава-сенсей прописал сбалансированное меню из морепродуктов, специально разработанное для доходяг. Но самым мучительным во всей этой шоковой терапии было то, что Огава-сенсей вынуждал меня питаться крабами, сырой рыбой, морскими ежами и водорослями, а денег за дорогостоящее лечение не брал.

Как-то вечером я встретилась в кафе с Анабель. Она в первый момент не узнала меня, безрадостную и осунувшуюся, и не находила слов, чтобы начать разговор. Неподдельное сожаление в её взгляде… Скорбный вздох, идущий от сердца… Меня услаждало отсутствие фальши у людей из моей прежней жизни. И сама я наконец-то, после двух месяцев, отдыхала от тирании позёрства, снимала маску оптимизма и не скрывала слёз, не вымучивала жизнерадостную улыбку на дрожащих от горечи губах.

У тактичной Анабель язык не поворачивался обсуждать со мной хитросплетения своих амурных дел, хотя кроме меня ей некому было довериться. Подруга просто слушала: и о травле в гримёрной, и о ежедневных посылках с фруктами от господина Нагао. Руководствуясь всё той же европейской логикой, она решила помочь:

– Он, по-моему, не знает, как к тебе подступиться… Слушай, а что если в благодарность за фрукты ты пригласишь его в ресторан?

Несмотря на тяжесть моего состояния, я чуть не расхохоталась:

– Идола японского шоу-бизнеса? В Ресторан? Вот так, запросто, как коллега приглашает коллегу в Париже? По-моему, здесь так не принято! Да и не нужно мне это… я боюсь его… у меня кризис доверия.

– Ну и зря! Знаменитости тоже люди…

– А этот – отъявленный, от макушки до пят, актёр!

* * *

Утром, перед возвращением в Токио, я выглянула из окна гостиной на убелённый сединой зимний парк. Под балконом цветущая камелия, словно Жизель, увязшая пуантами в снегу, металась в ненастный час, роняя цветы с подвенечного платья. Пурпурные лепестки, как запёкшаяся кровь, пачкали круговерть белоснежного фатина.

На вокзале я случайно столкнулась с близкой подругой, Хироми, ехавшей в Токио по работе. Она множество раз пыталась до меня дозвониться в последние месяцы, узнав от Анабель о моём состоянии. Но я не брала трубку и не перезванивала, и теперь мне было очень неловко.

Мы сели в один поезд и вместо того, чтобы уныло смотреть в окно на лишённый красок ландшафт, мне пришлось разговаривать.

Хироми была эрудированной, прекрасно владела французским, и я ценила её за несвойственную японцам откровенность. Чтобы не тревожить мне рану, Хироми деликатно выбрала нейтральную тему: о своей ностальгии по Осаке, где она родилась.

Осака – японская Венеция с множеством живописных каналов, прибежищем для романтиков и влюблённых? Ну да, я пересекла однажды по арочному мосту какой-то канал, когда шла праздновать премьеру с ребятами из труппы… Самурайский замок Осака-дзё на берегу речки Ёдогава? Нет, не была… Храм Ситэннодзи с райским садом? Нет, не видела… Вечерами в небо запускают фонарики, чтобы указать путь душам умерших? Нет, не слышала… И безумно сожалею об этом. Теперь мне есть кому запускать фонарики…

Ностальгию по Осаке я вряд ли когда-либо испытаю. Мегаполис удовольствий навсегда отпечатался в памяти как место мытарств и фобий. Вода из каналов текла по моим щекам. Замком Осака-дзё была крошечная квартирка с видом на железобетон и мусорные баки. Храм Синэннодзи – на крыше театра, где преподобный Борис Гребенщиков пел литию об усопшей маме. А экскурсии – душная гримёрка, интернет-кафе и клиника на Дотонбори.

Многолюдные торговые галереи и переполненное метро породили во мне боязнь толпы, агорафобию. Ежечасная игра на публику в период траура и бравурное кривляние вылились в фобию лжи и обмана, которая в медицинских словарях названа леденящим термином «паранойя». Коулрофобия, боязнь клоунов, началась в туалете, после сильнейшего истерического припадка, когда Одзима-сан в день погребения мамы пытал меня, вырывая признание в том, что я тяжёлая.

Хироми, с детства усвоившая модели поведения соотечественников и отличие их менталитета от европейского, могла бы, пожалуй, помочь разобраться в закулисных фруктовых интригах. Я вкратце ввела её в курс дела, надеясь узнать истинный смысл посылок с яблоками, мандаринами, киви и клубникой.

– Хм… Судя по всему, актёр делает тебе намёки на своё расположение, – не сообщила ничего нового Хироми.

– А что ж не «подъезжает», как в Европе?

– У нас в шоу-бизнесе очень жёсткие правила. Звёзды не имеют права на ошибку. Стоит один раз совершить промах и попасть в бульварную прессу, их карьере приходит конец. Я вот на днях читала… популярная певица, в зените славы, встречалась с женатым мужчиной. Папарацци застукали их выходящими из отеля для свиданий… И всё, больше не поёт… Ни в рекламные ролики, ни в телешоу её не приглашают… У нас знаменитости должны служить образцом поведения для населения. Он, наверное, женат?

– В Википедии написано: разведён. Значит, до конца гастролей так и будет слать фрукты?

– Не знаю… Но, думаю, дальше этого не пойдёт… У тебя что, влечение?