– Именно так, – сказал Кевин. – Владычица, однажды я уже сказал тебе: время Авалона истекло. Назареянин победил, и нам отныне предстоит уходить в туманы, все дальше и дальше, пока мы не превратимся в легенду, в сон. Неужто ты хочешь, чтоб Cвященные реликвии канули во тьму вместе с тобою? Или ты надеешься сохранить их до наступления нового рассвета, который не придет более? Даже если Авалону суждено погрузиться в забвение, Cвященные реликвии должны оставаться в мире и служить Божественной силе, какими именами ни нарекали бы ее люди. Мне это кажется правильным и справедливым. И благодаря моему деянию Богиня по крайней мере еще раз явила себя людям во внешнем мире – и это уже не изгладится из памяти людской. Люди будут помнить явление Грааля, моя Моргейна, – даже тогда, когда мы с тобой превратимся в легенды, что рассказывают зимой у очага, в детские сказки. Я думаю, это свершилось не зря – даже для тебя, Ее жрицы, несшей эту чашу. А теперь делайте со мной, что хотите.
Моргейна опустила голову. Воспоминания о тех мгновениях, когда она, став воплощением Богини, несла священную чашу, когда ее переполнял исступленный восторг, когда весь мир был открыт ей, – эти воспоминания пребудут с нею до конца жизни. И всякий, узревший это видение – что бы он ни сумел разглядеть, – изменился навеки. Но теперь она должна предстать перед Кевином в облике карающей Богини, Старухи Смерти, Cвиньи, пожирающей своих поросят, Великой госпожи Ворон, Разрушительницы…
Но все же… Он ведь столь много отдал Богине. Моргейна протянула было руку к Кевину – и застыла, увидев под своей рукой череп. Некогда это видение уже являлось ей.