Тундра не любит слабых

Чум старухи Кулы находился на другой стороне протоки, огибавшей поселок с востока. В спешке я забежал на тонкий край льда и набрал полные унты воды. Холодная ванна вернула ясность мысли и заставила подумать о разговоре со старухой. Мне казалось, что просить — значит заранее рассчитывать на отказ. Требовать — слишком самонадеянно. Оставалось только одно: поставить стариков перед фактом своего появления на сокровенном празднике. Но как это сделать?

Я откинул нюк и вошел в чум старухи. Там было немного народу: младшая сестра Кулы, ее племянник, шестидесятилетний Дейму и правнучка Анюптэ, ждавшая моего прихода.

Старуха Кула была сильно возбуждена. Она непрерывно пела что-то под нос, заплетая в волосы множество старинных серебряных цепочек. На меня она и глаз не подняла. Только движением руки указала Дейму, чтобы он усадил меня возле нее. Я молча протянул старухе пачку папирос и закурил сам. Она удивила меня и тут. Раньше мы выкуривали с ней по полпачки за одну беседу. Теперь старуха не стала курить папиросу. Она отломила табак от гильзы и стала набивать им оригинальную трубку длиной сантиметров тридцать. Трубка была сделана из мамонтовой кости. Чашечка для табака очень маленькая, изящной овальной формы. Раньше таких трубок мне не приходилось видеть.

— Иняку [старуха],— заговорил я, — у меня нет парки, чтобы на праздник идти. Дай мне парку, иняку.

У нганасан не полагается называть старших по имени. Старуха подняла голову и забормотала что-то неясное.

— Дай мне парку, — еще раз повторил я.

Старый закон велит нганасанам делить все поровну. Если у твоего соседа нет еды, ты обязан дать ему сколько нужно. Если нет одежды — также должен поделиться. Только взаимная поддержка позволила людям выжить в суровых полярных условиях. Охота была успешной, если она велась коллективно, оленей можно было держать больше, если объединять стада, линного гуся можно было загонять в сети только всем стойбищем. Словом, обычаи и нравы определялись жизнью коллектива. Поэтому я рассчитывал, что старуха не нарушит закона и даст мне парку. А это бы сделало мой приход на праздник само собой разумеющимся. Так оно и вышло.

Старуха велела своей сестре принести мне парку. Та пошла к санкам, где хранились разные вещи семьи, и достала очень красивую парку. Она была узковата мне в плечах и коротковата. Я снял свою куртку, чтобы было поудобнее, и откинул капюшон.

— Нянту [сын],— внезапно сказала старуха, гладя мою руку. Глаза ее были полны слез.

— Спасибо, я пошел, — сказал я, поднимаясь, — пойдем вместе, Аня.

Мы с девушкой перешагнули через огонь, куда старуха бросила несколько клочьев собачьей шерсти, чтобы к нам не пристали злые духи, и мы вышли из чума.

— Расстроилась бабушка, — сказала Анюптэ, — сына вспомнила. Он давно утонул, когда еще мой отец был маленький. А она все забыть не может. Она его парку вам дала.

Идти нужно было далеко. К нам присоединились другие люди, и мы шагали вдоль протоки, перебрасываясь короткими репликами.

Озеро, где готовился праздник, лежало в глубокой лощине, поросшей редким лесом.

— Эх, — сказал один из парней, — опоздали! Успели-таки старики собаку угробить.

— Как угробить? — спросил я его.

— Да вера у наших стариков такая, — ответил парень. — Они в праздник жертву матерям природы приносят. По старой вере, есть Мать-Земля, Мать-Солнце, Мать-Луна, Мать-Вода, Мать-Лес и другие боги. Так вот, чтобы охота была хорошей и рыбы много ловилось, они им вроде как что-нибудь свое отдают, собаку например. Такие хитрые старики! Сколько не следи, все равно по-своему сделают.

— Так, наверное, самую паршивую собаку угробили, — заметил я.

— Конечно, — засмеялся парень, — она все равно бы сама сдохла. К тому же лишай у нее какой-то — могла других собак заразить. Хитрые старики!

Шедшие рядом рассмеялись.

Озеро было покрыто чистым, прозрачным льдом. Ветер, дувший вдоль лощины, смел снег со льда и утрамбовал его на берегах так, что по насту можно было ходить, как по асфальту.

В центре озера был воткнут хорей. Вокруг него уже танцевали хороводом. В танце нганасаны держатся за курительные трубки, а не за руки. Хоровод двигался по часовой стрелке, «как солнце ходит». Пели только мужчины, низкими голосами повторяя две ноты и всхрапывая, как олени. Кажется, что ничего зажигательного в этом танце и нет, но втягиваешься в него так, что оторваться невозможно. Из круга быстро не уходят. Ведь солнце, которому посвящен танец, вечно совершает свой путь.

Я решил посидеть с пожилыми людьми.

— Ты пришел? — встретил меня Сеймэ, столетний старик, — четома няга [четырежды хорошо]! Смотри, какой праздник. Другие старики постепенно подходили к нам и рассаживались вокруг. Я достал полевой дневник и не спеша записывал в него объяснения стариков о разных обычаях, коротенькие мифы и рассказы о старинных былях.

Чувствовалось, что праздник по-настоящему еще не начался.