Тундра не любит слабых

Наконец на дальнем конце озера появилась старуха Кула. К ней заковыляли другие старухи, и начали потихоньку подходить девушки. Хоровод распался. Все участники праздника образовали несколько групп: старики, старухи, девушки и парни.

Девушки спустили на лицо длинные меховые султаны, и отличать их стало почти невозможно. Одежда у всех одинаковая, а лиц не видно. Парни подходили к каждой девушке по очереди и отстраняли с лица султан. Найдя «свою», брали ее за руку и отводили в сторону. Начиналось самое главное. Юноши и девушки расселись длинной цепочкой. Старики, старухи и солидные женатые люди окружили их тесной толпой. Одна девушка, оставшаяся без пары, стала обходить цепочку, задавая сидящей молодежи одни и те же вопросы.

— Сделаешь ли ты нарты, лук, люльку для ребенка? — спрашивала она парней.

— Сошьешь ли ты парку, шапку, обувь, нюки для чума? — спрашивала девушек.

Парни и девушки отвечали утвердительно или отрицательно. Окружающие комментировали каждый ответ, высмеивая неумелых.

— Однако совсем хорошие девки и парни, — притопывая от удовольствия, сказал мне Сеймэ. — Теперь это лишь игра. Раньше-то девка никогда не спрашивала, только старуха самая старая всех спрашивала. Нганасанский закон такой: как только парень дикого оленя убьет, значит, настоящий охотник стал. Охотник-то охотник, а жениться еще не может. Должен все делать научиться: лук, санки, люльку. Все должен делать уметь. Однако теперь лук-то им к чему? Только слова старые остались. Как научится все делать, должны люди об этом узнать… Я-то парень еще был. Первый раз в Аныо-дялы со своей старухой сел рядом. Старуха-то давно умерла. У меня потом еще старуха была. Сел-то я сел, а меня спрашивают: «Умеешь делать санки, лук, люльку?»— «У-га, — отвечаю, — все умею». Один старик был тогда однако совсем старый. Засмеялся он, говорит: «Мы с этим парнем диких оленей гоняли, так он пять раз санки чинил». Все смеяться стали. Так мне стыдно было, хотел в тундру, на другое стойбище аргишить. Однако потом маленько думать стал. Куда от своих людей уйду? Стал другим людям санки делать, свои все переделал. Потом тот старик говорит как-то: «Парень однако совсем мастер стал. Его ребята беды не увидят». Так-то, вот.

Именно это и было кульминацией праздника. Пусть старинный обряд стал простой игрой, но значимость его осталась прежней. Обычай мудр. Мало быть хорошим охотником, нужно быть и хорошим отцом. Юноши и девушки воспринимали это событие не совсем серьезно.

Игра шла своим чередом. Когда она была окончена, ребята разбежались по всему озеру. Парни постреляли из лука в оленью шкуру, поборолись и пошли смотреть, как девушки узнают характер своих поклонников. Девушки стайкой облепили один холмик.

— Идите к нам, — кричала Анюптэ, — мы дадим вам много-много баса [серебряные украшения].

Парни, посмеиваясь, шли по очереди. Как только парень оказывался между сидящими девушками, они старались с него что-нибудь снять и спрятать. Если он отбивался, то старики говорили, что он сильный и смелый, если сердился — злой, если отыскивал спрятанную вещь — наблюдательный и умелый следопыт. Около играющих не умолкал хохот.

Молодежь в конце концов угомонилась и принялась о чем-то спорить. Я побрел тихонько к месту, где сидела старуха Кула. Ее окружили пожилые женщины и такие же старухи, как она. Рядом с ней я увидел Анюптэ. Девушка совсем не походила на бойкую Аню, только что колотившую парней. Глаза смотрели куда-то вдаль, руки, словно плети, лежали на коленях. Старуха Кула пела, раскачиваясь и чуть не падая в снег. По запавшим щекам ее катились слезы.

«Я мать всех людей, — пела старуха, — здесь нет чужих мне. Теперь я совсем старая, не могу больше родить. И нет давно моего мужа. Когда он жив был, то я видела солнце и ночью. Снег мне казался горячим. Сладко родить детей. Ничего нет лучше, чем родить детей. Будет много детей у моих детей, не умрет наш род, будут жить на земле нганасаны».

Старуха долго еще тянула эту песню.

Мы не можем так глубоко чувствовать ответственность за продолжение своего рода. Нас много. Будут ли у меня дети или не будет их, мой народ останется жить. А тем, кого всего не более тысячи человек, так нельзя думать. Это чувствует и выросшая в первобытном обществе старуха, и девушка, знающая, что такое кибернетика и нейрохирургия. Нганасаны должны жить, они отвечают за это.

Из задумчивости меня вывел один парнишка.

— Юрий Борисович, — тронул он меня за рукав, — пойдемте к ребятам. А то там все спорят. Хяку говорит, что слышал, будто какой-то ученый из искусственных клеток животное сделал, а ему не верят. Правда, ученый такой есть?

«Только здесь десяток шагов отделяет первобытное общество от социализма», — подумал я, направляясь к ребятам.

В поселок мы возвращались все вместе. Каким-то образом с нами оказались и долганские парни и девушки. Удалось им все-таки провести стариков. Мы разговаривали о космосе. Девушки пели, переводя на нганасанский язык «О, Марианна, сладко спишь ты, Марианна!».

Тагенары