Тундра не любит слабых

— Хватит болтать, — оборвала его Панна, — он вам, Юрий Борисович, наговорит, — и загремела замком, давая понять, что надо уходить. Я бы не придал Федькиным словам значения, если бы не дневная суматоха у нганасанских чумов, которую тоже заметил, да слишком поздний приход ребят.

Картина, которую я увидел, возвратясь к себе, поразила меня. И парни, и девушки были одеты в смертные парки. Они поснимали сокуи — верхнюю меховую одежду, скрывавшую парки, — и о чем-то оживленно разговаривали. Богато расшитые медными украшениями парки делали их взрослее.

Когда прошло первое впечатление, я вспомнил, что эти парки одевают также и на собственную свадьбу. Все же дело было совершенно непонятное. Не собирались же все эти ребята сегодня пожениться, да и до смерти им было далеко. Раньше я видел такие парки только на покойниках и привык связывать их именно со смертью.

С моим приходом ребята смолкли, стали тайком переглядываться. Я заварил чай и накрыл на стол.

В Заполярье гостей не приходится уговаривать отведать того, другого, выпить лишнюю чашку чаю. Каждый ест и пьет сколько хочет. Когда все выпили по нескольку стаканов и чайник вновь был наполнен, восемнадцатилетняя Анюптэ хихикнула и сказала:

— А что вы, Юрий Борисович, не спросите, почему мы к вам так поздно пришли?

Анюптэ, или сокращенно Аня, была самой бойкой девчонкой на стойбище. Она кончила в этом году десять классов и собиралась поступать в медицинский институт.

— Гости никогда не приходят поздно, — ответил я.

— Мы не просто в гости пришли, — заговорил один из парней, — мы решили сказать вам, что сегодня наш нганасанский праздник.

— Какой же праздник? — спросил я.

— Анныо-дялы, — ответила Аня.

Анныо-дялы буквально означает «большой день». Название, видимо, можно толковать по-разному. Или это большой по своей значимости для людей день, или это большой по продолжительности день. Ведь в июне самые длинные дни. Солнце вообще не заходит.

— Я хочу пойти с вами, ребята, — сказал я. Они замялись.

— Лучше вы стариков попросите, — ответил, наконец, Хяку, самый солидный из присутствующих. — Старики говорят, что никто из другого народа на Анныо-дялы еще не был. Они верят, что могут разные боги обидеться и послать беду. Глупость, конечно, но что делать? Лучше их спросить, а то и нам житья не будет, и на вас обидятся старики.

— Ладно, — сказал я. — Пойду поговорю с Сеймэ. Он самый старый. Мне-то он уже скорее всего не откажет.

— К Сеймэ не стоит ходить, — вмешалась молчавшая до сих пор другая девушка. — Нужно идти к старухе Куле из рода Нгантусуо: она распоряжается всем. Если не станет спорить, то никто и слова не скажет из стариков.

Ребята молчанием подтвердили сказанное и поднялись. Они снова надели сокуи и один за другим вышли на улицу.

Идти к старухе Куле было страшновато. Я бывал у нее в чуме несколько раз. Старуха держалась у себя в чуме, как леди в родовом замке. Однажды я вызвал ее гнев безалаберностью — дважды обошел вокруг ее чума, чтобы посмотреть, как крепится к шестам покрытие. По исконным нганасанским правилам это строго запрещено. Нельзя людям загораживать дорогу, а тем более окружать их кольцом следов. Когда-го давно за нарушение этого правила убивали.

На первый взгляд это кажется нелепым. На самом деле закон чрезвычайно мудр. Раньше нганасаны жили небольшими группировками. Весь народ делился на два племени: вадеевских нганасан и авамских. И те, и другие кочевали, охотясь на диких оленей и перегоняя свои стада. Летом уходили на север, зимой возвращались к границе леса, на юг. Ягельники — оленьи пастбища — истощаются очень быстро. Несколько лет требуется, чтобы мох снова вырос на тех местах, где олени паслись всего несколько дней. Поэтому летний маршрут не должен совпадать с зимним. Нельзя возвращаться по старой дороге. И очень плохо приходилось тому, кто гнал оленей по следу прошедшего стада. Ему грозила голодная смерть. Раньше только обычай определял маршруты нганасанских кочевий. Если кто-то видел след, он не должен был пересекать его, так же как не должен забегать вперед — этой дорогой люди могли возвращаться. Нельзя было истощать на их пути ягельники, нельзя было распугивать диких оленей и другую дичь. Да и самому «нарушителю» грозила беда, даже если бы его и простили. Поэтому люди всегда договаривались о маршрутах.

Если чьи-то следы нарушали «открытую» дорогу — это означало, что пришли чужие. А чужие мирно не приходили. Так было с незапамятных времен. А сейчас от тех времен осталось одно правило: нельзя «закрывать» дорогу. И правило это для стариков незыблемо.

Старуха Кула простила мне мой проступок, так как я спохватился и символически «открыл» дорогу, пройдя по своим следам в обратном направлении. Все же мне было немного не по себе идти к ней.