Тундра не любит слабых

Пожалуй, правильно, что оставили Новорыбную… Природа старается стереть следы пребывания людей. Древние поселения она погребает под землей, различные сооружения разрушает водой, ветром, растительностью. В Южной Америке творения человека пожирает тропический лес, в пустыне — пески, а здесь, в Заполярье, — болото… Недавно оставили люди Новорыбную, но тундра сделала уже много. Брошенные постройки присели к земле. Дерево стало, как губка, пропитанная водой. Все металлическое покрылось коростой, ржавчиной. Болото господствует уже между домами. Пострадала даже печь старой пекарни, которой сейчас уже нет. Между кирпичами, видно, проникла вода и, замерзнув, взломала их.

Мы располагаемся недалеко от печи. Разжигаем костер, вешаем чайник. Вдруг откуда-то на печь сваливается куропатка. Птица недовольна нашим присутствием. Она бегает по печке и кричит свое «урр-р, кубе-бе-бе, кубе, кубе!». Всем понятно, что она хочет сказать: «Зачем расселись здесь! Уходите отсюда!»

— Ну, чего ругаешься? — спрашивает Слава сердитую куропатку.

Она пропускает его слова мимо ушей, спрыгивает в открытую пасть топки и продолжает оттуда ругать нас.

— Вот разоралась, — бурчит Слава, нарезая хлеб. «Кубе-кубе» — раздается в ответ с новой силой.

Слава снимает шапку и точным движением запускает ее в куропатку. Бросок просто великолепен. Куропатка давится своим «кубе-кубе» уже где-то в глубине печи. Володька мчится к печке и ныряет в темноту топки. Через несколько секунд он вылезает, красный от натуги. В одной руке — Славина шапка, в другой — куропатка.

— Дооралась! — говорит Спиридон, — сейчас жареным мясом будешь.

— Дай-ка мне посмотреть, — отвечаю я ему и беру птицу.

Это петух. На шее уже пробиваются рыжие с искрой перышки. К брачному сезону кожа вокруг глаз окрасилась ослепительным пурпуром. Красивая птица. Петушок перебирает мохнатыми лапками и бесстрашно смотрит на меня то правым, то левым глазом, потешно поворачивая голову. Мне жалко его убивать. Собрался, небось, поухаживать за какой-нибудь очаровательной куропаточкой, принарядился, а тут — посторонние. И сидит где-нибудь в двух шагах его подруга, которую трудно отличить от кочки, и не подозревает, что грозит глупому петуху. Я разжимаю пальцы, но дурачок продолжает сидеть. Подкидываю его кверху, как голубя. Он взлетает и стрелой проносится в тальники.

— Правильно, пускай летит, — одобряет меня Слава.

— Лучше бы испекли, — возражает Спиридон.

Володька снимает закипевший чайник, и мы принимаемся за еду.

Но что это? Опять с печи раздается: «Урр-р, кубе-бе-бе, кубе, кубе!» Прилетел, чудак. Отдышался в кустах и прилетел. Я вскакиваю и иду к печи. Нарочно топая, огибаю ее, и из-под ног с шумом взлетает возлюбленная нашего «приятеля». Он, не раздумывая, устремляется за своей подругой. Проверку на смелость петушок выдержал дважды. Но может быть, курице этого не нужно? Может, ей мил вовсе не он, а какой-нибудь тихий петушок, который не станет так рисковать, с которым спокойнее? Все может быть…

После еды клонит в сон. Но спать нельзя. Чем скорее доберемся до волока, тем легче будет тащить лодку в озеро по высокой воде. А падать она может начать в любое время…

Волок позади. Нам повезло. Вода стоит еще очень высоко. Перетаскивать лодку, бочку с бензином, вещи пришлось всего метров сто. Теперь отдохнем — и в путь.

Сначала приходится брести по колено в воде по мели, таща за собой наше судно. Это заметно взбадривает всех. Спать уже не хочется. Холодная водица вызывает легкий озноб и гонит усталость. Мы петляем между льдинами, пытаясь выйти на чистую воду. Она прямо перед нами, совсем рядом, а добраться нелегко. На лед вылезти нельзя — тонкий, а ломать его тяжело — быстро устаешь. Выискиваем коридоры и проходы. Помогаем сесть Спиридону, чтобы он снова вещи не утопил, залезаем сами и запускаем мотор.

Наша лодка движется по озеру, расположенному к Аваму ближе остальных. Оно лежит ниже всех Тагенарских озер. В него наползло много льда. Это нам мешает двигаться напрямик. Утки подпускают лодку метров на. десять и срываются с воды. Их тут столько, что любая птицеферма могла бы позавидовать. Наконец перед нами возникает узкий коридор в тальнике. Рулим в него. Протока выводит нас в озерко, где можно только развернуться. Спиридон показывает рукой на узенькую полоску воды, уходящей куда-то в густые тальники. Володя дает полные обороты, и лодка начинает ползти в эту сторону, с трудом преодолевая течение. Вода буквально с ревом мчится нам навстречу. Мы еле-еле ползем. Спиридон с беспокойством смотрит вперед, изредка подозрительно бодро улыбаясь. Всем приходится быть начеку: надо вовремя отводить нависшие кусты, отпихивать бегущие навстречу мелкие льдины, откренивать лодку на поворотах, когда течение прижимает нас к берегу. Так проходит несколько часов. По расчетам, мы должны были бы давно достичь основных озер. Спиридон уже не смотрит вперед. Он сидит на дне, вцепившись руками в борт и зажмуриваясь каждый раз, когда лодка накреняется.

— Глуши! — кричу я Володьке и хватаюсь за тальники. Мотор замолкает, и лодку прибивает к берегу.