Тундра не любит слабых

День шел как-то. Летчик совсем ум терял. Кричал громко. Я-то думаю кормить надо. Кормить не буду, помрет совсем, замерзнет. Голодный человек сразу мерзнет. Сам-то тоже есть хотел, замерзал. Так идти, чего добудешь? Нет еды. Надо оленя убить. Одного оленя убил. Кормил парня мало-мало, сам ел. У летчика-то нога ломаный совсем. Ходить не может. Однако маленько ел, потом опять ум терял… Опять я-то шел. Санки тащил своим оленем вместе. Так шли… Другой день совсем худо было. Руки-то ничего брать не могут. Замерзли. Я маленько очень тащил, грелся как-то. Парень-то молчит, дышит только. Думал, надо скорей идти, а то совсем душа оборвется… Другой-то день совсем плохо помню. Будто маленько мясо ели, санки тащил мало-мало, однако на станок пришли. Долган там сидел Иннокентий Лаптуков. Тот долган оленями нас в Дудинку-место уносил. Там доктор лечил маленько, правил. Однако меня руки совсем умирай. Пальцы мне резал доктор. Только одной руке три оставил пальца, другой — все отрезал.

Доктор. Чтобы преодолеть инстинкт самосохранения, требуется исключительная выдержка и особые моральные качества. Я потом спрашивал старика, почему он не жалел себя, так старик даже понять не мог, как это можно бросить в беде человека или не сделать всего, что в твоих силах, для его спасения. Тут, пожалуй, основная причина такого поступка в воспитании. Взаимопомощь, независимо от отношений, выгоды и прочего. А летчик поправился. У него были вывихи в коленных суставах. Благодаря старику он не обморозился. Старик здорово пострадал. Я ему ампутировал обмороженные пальцы на обеих руках. Все же он потом приспособился не только ездить, но и охотиться. Крепкий старик.

Доктор был прав. Действительно, старику Муйко и в голову не приходило, что он совершил что-то из ряда вон выходящее. И как ему было понять это, если еще с молоком матери ему было передано, что без взаимопомощи люди не могут жить. Именно не могут. Может быть, в этом причина удивительной жизнестойкости народа, сохранившего свое единство и самобытность, несмотря на малочисленность.

…Наконец долгожданный день наступил. С утра по поселку разнесся слух, что после обеда будет самолет из Дудинки. Начальник аэропорта Иван Семенович расхаживал, облаченный в новую одежду; в столовой готовился особый обед для экипажа.

Самолет прилетел в два часа по местному времени. Он был забит почтой. Пассажиров всего четыре человека. Двое — работники окружных организаций, Борис Осипович и еще один незнакомый товарищ. Он был в туфлях, а не в сапогах, как все добрые люди, и в легкой спортивной куртке, а не в чем-нибудь добротном, вроде кожанки или ватника. Фотоаппараты болтались у него и на груди, и по бокам. Остальной багаж умещался в крошечном чемоданчике и папке.

— Любовцев, — представился он.

— Журналист? — спросил я его.

— Журналист, — ответил за него Борис Осипович.

В доме Алексея мы учинили краткий военный совет. Борис Осипович сообщил мне, что срок пребывания в экспедиции мне продлен до конца октября и что мы будем продолжать работу в Усть-Боганиде — фактории, километрах в шестидесяти от Волочанки вниз по Хете. Журналист, которого я после более близкого знакомства стал звать Володей, а Борис Осипович несколько церемонно — Владимиром Ильичом, проявил желание ехать с нами. Мы не возражали.

На следующий день мы погрузились на буксир, имевший прямо-таки французское название — «Елетивье» (так, кажется, именуется один из притоков Лены), и отбыли в Усть-Боганиду.

Буксир бодро шлепал колесами по глади Хеты и тащил за собой две баржи. Биография у него и у барж была чрезвычайно яркой. Эти суда и тонули, и затирали их льды, и сидели они на мели. Например, два года назад буксиришко с баржами засел на целый год недалеко от Усть-Боганиды, сели на мель они во время паводка, а когда вода ушла, оказались в нескольких десятках метров от берега. Все непосвященные в этот случай приходили в крайнее недоумение и высказывали самые разнообразные предположения о людях, которым удалось «Елетивье» с баржами затащить так далеко от воды. При следующем паводке суда всплыли и теперь честно отрабатывали потерянное время.

На палубе буксира установлена парковая скамейка. На ней мы и расположились. Борис Осипович показывает нам с Володей интересные места и рассказывает о разных событиях, связанных с ними. Ему есть что вспомнить. Ведь на Севере он проработал около тридцати лет. Вряд ли найдется здесь среди нганасан и долган человек, которого бы он не знал. Нганасаны Бориса Осиповича считают великим знатоком генеалогий, обычаев, религии и старого быта. Мне случалось, задав вопрос кому-нибудь из знакомых относительно прошлого, выслушивать следующий ответ:

— Однако тебе в Москву ехать надо. Там Борис-то Долгих искай, его спроси. Он-то это дело знает.