Тундра не любит слабых

Авторитет Бориса Осиповича весьма помогал и мне в работе. Разбирая различные деликатные тонкости старинных обрядов со стариками или выуживая у них сведения о религии, о которых они рассказывают не очень охотно, приходилось ссылаться на то, что это просит узнать Борис Осипович. Иначе старики старались замять разговор на эти темы.

В Усть-Боганиду мы прибыли уже к вечеру.

«Елетивье» пришвартовался к берегу, чтобы забрать груз рыбы, его закрепили за большой камень, и мы сошли на берег.

— Здравствуй, Нумаку, — приветствовал Борис Осипович своего старинного друга-нганасана, который, как выяснилось позже, ждал его на берегу чуть ли не с утра.

— Здорово, здорово, — отвечал Нумаку улыбаясь.

— Ты совсем не постарел, — продолжал Борис Осипович, забыв об одном нганасанском обычае, — очень хорошо выглядишь.

Веселость Нумаку как рукой сняло.

— Однако ты сам совсем не постарел, век ты молодой, — ответил Нумаку сердито, нерешительно потоптался и пошел к чуму.

О причине внезапного неудовольствия старика я смутно догадывался. Моя догадка подтвердилась, когда Нумаку пришел к нам в дом, где мы разместились, и, сменив гнев на милость, сел пить чай. Видимо, желая показать, что с размолвкой покончено, он сказал Борису Осиповичу утешительным тоном:

— Однако ты мало-мало старый стал. Совсем старик…

И чтобы Борис Осипович не обольщался, добавил:

— Однако умирать время не дошел.

Мне стоило значительного труда, чтобы не расхохотаться. Дело в том, что возраст для нганасан — вещь весьма серьезная. Уважение со стороны молодых и возраст находятся в прямо пропорциональной зависимости. Борис Осипович, отметив цветущий вид старика в присутствии молодежи, с нганасанской точки зрения, погрешил против этики. Нумаку не замедлил ответить «обидой» на «обиду», но поспешил ее загладить. Все же он дал понять Борису Осиповичу, что не простил его до конца. «Умирать время дошел» — было бы наивысшим комплиментом. А его Нумаку отказался преподнести. Борис Осипович по этому поводу сокрушенно заметил:

— А ведь старик мог подумать, что я подшучиваю над его именем. Нумаку — значит молодой.

Обычно день у нас начинался с того, что я затапливал печь. Иногда это удавалось не сразу. Если дрова не загорались с одной спички, Борис Осипович открывал глаза (до этого он делал вид, что спит) и заявлял:

— Ставлю сто против одного, что коробки будет мало.

— Двести против одного, что зажгу с одной, — парировал я.

— Триста против одного, что она никогда не загорится, — включался Володя.

В восьми случаях из десяти дрова загорались со второй спички. Иногда дрова не желали загораться. Тогда Борис Осипович доставал видавший виды нож, самолично строгал лучину, перекладывал дрова и поджигал их с одной спички. Володя высказывал в этих случаях одну и ту же мысль: новичку в науке далеко до доктора наук. А я на его насмешки предлагал самому взяться за это дело. Потом к нам или приходил кто-нибудь, или мы сами шли в чумы «за информацией». Володя увязывался за нами. Без знаний нганасанского этикета ему приходилось трудновато. Он при первом же посещении старика Фадонтэ попал в смешную историю.

Чум Фадонтэ стоял шагах в пятидесяти от нашего жилища. И Фадонтэ и его старухи были очень гостеприимны и просты, однако старых правил. По дороге Борис Осипович наскоро объяснял Володе, как надо себя вести: не обходить вокруг чума, не ходить в чуме сзади костра и не отказываться от угощения. Володя, видимо, смущенный торжественностью момента — он первый раз шагнул под нюк чума, — немного нервничал. Когда мы зашли к Фадонтэ, старик подвинулся на своей половине, и мы с Борисом Осиповичем сели, оставив место и для нашего журналиста. Столкнувшись с теснотой этого жилья, Володя поступил так, как подсказывал здравый смысл. Он не сел рядом с нами, на половину, где было много народа, а уселся на другой половине. Там сидели только две старухи, родственницы Фадонтэ. Старухи, после того как журналист присоединился к их Компании, захихикали и оживленно заговорили. К их беседе присоединились и Фадонтэ, и его жена. Мы с Борисом Осиповичем невозмутимо дожидались конца этого инцидента. История получалась забавная.

Если вы заходите в нганасанский чум и садитесь на половине, где живут одинокие женщины, то это считается проявлением внимания с вашей стороны. Когда одинокая женщина принимает чьи-то домогательства благосклонно, она не покидает своей половины и дожидается, пока ухаживание не приобретет более конкретные формы, то есть искатель ее прелестей не положит свою ногу на ее ногу и тем заявит свои права. Разумеется, этот ритуал жив только в памяти стариков. И сейчас его увидишь не чаще, чем пролетку в Москве.

В данном случае старушки, видимо, вспомнили молодость. Тем более что наверняка на них не было спроса лет пятьдесят, и поведение Володи им льстило. А он, не подозревая о возникшем переполохе, сидел, как истукан, пока мы не позвали его на свою половину.

На следующий же день одна из женщин спросила меня, правда ли, что журналист из Москвы любит приволокнуться за старушками?

— Правда, — ответил я.