Тундра не любит слабых

Пилот. Пожалуй, это было самое тяжелое происшествие со мной. Я тогда только что приехал на Север из летной школы. Получил машину, полетал немного, освоился. Подружился с одним парнем — служил у нас бортмехаником. Хороший был парень. Машину знал как свои пять пальцев. Тут опытные механики бьются над чем-нибудь, а он подумает — и готово. Найдет быстро неполадки, подмастерит что-то — работает. Отличная голова была у Сереги. С ним мы и летали. Тогда ведь все по-другому было. Сейчас тебе синоптики погодку выдадут, проводят тебя, встретят — благодать. А тогда сам поглазеешь на небо, мозгами раскинешь и летишь. Так и мы с Серегой жили. Сами и с машиной возились, и погоду определяли и тому подобное. Словом, и сеяли, и жали, и на дуде играли.

Мы тогда обслуживали зимовки на восточном побережье Таймыра и на островах. Группа была маленькая, и работать приходилось много. Как-то прилетели мы из дальнего поселка, нас посылают срочно на выносную станцию на берегу Харитона Лаптева. Нужно было продовольствие подкинуть и одежду. Отдохнули немного, загрузились и пошли. По дороге сели в Дудинке. Забрали еще кое-какой груз, пообедали. У Сереги в Дудинке девушка была — в столовой работала. Он тогда с ней из-за чего-то поссорился. Сначала мы думали задержаться там. Я хотел поспать, а он — побыть с ней. Но раз поссорились, то ему делать нечего. Пристал ко мне: летим да летим. Мне тоже захотелось поскорее кончить с этим рейсом. Ну и полетели.

Через час мотор забарахлил. До сих пор не знаю, что с ним было. Пришлось садиться. Выбрали прогалину и пошли на посадку. Вы имеете представление, что такое лесотундра. Чистых мест в лесу мало. Разве только замерзшие озерки и речонки годятся для посадки. В других местах под снегом черт знает что наворочено: валежник, кривые деревья, кустарник. Мы на такую прогалину и попали. При посадке зацепились за какую-то корягу, которую не приметили сверху, и закувыркались… Я, когда очнулся, позвал Серегу. Он не отвечает. В общем, разбился он. Кабину нам здорово покорежило. Фонарь сорвало. Я сгоряча вылез из машины, сел на снег и только тогда почувствовал, что ходить не могу. Ноги ломит, голова гудит. А был конец ноября, холод адский, ночь скоро. На мне брюки меховые, унты, кожаная куртка. Поползал я еще вокруг, сам не знаю для чего, и опять потерял сознание. Очнулся и чувствую, что куда-то едем. Почудилось, будто с отцом в розвальнях в город едем, как в детстве. Я в деревне рос, на Смоленщине. Ну, кажется мне, что с отцом едем. Отец меня, маленького, брал с собой часто. Закутает в тулуп, посадит в розвальни и едем. Я стал отца звать. Наклоняется тут надо мной кто-то. Мужик — не мужик, баба — не баба. Я нганасан не видел тогда еще. Как во сне. Говорит что-то, а я не понимаю. Одежда, смотрю, какая-то странная. Не знал тогда, что это ихняя парка. Бороды нет. Волосы вокруг лица длинные, из-под одежды вылезают. Я замолчал, начал соображать. Догадался, что меня кто-то из местных подобрал. Сколько мы так ехали, не знаю. Я то очнусь, то опять сознание теряю. Окончательно пришел в себя в больнице. Пощупал — ноги в порядке. Осмотрелся — вижу на соседней койке старик сидит. Обе руки забинтованы. Сестра его с ложки кормит. Лицо будто знакомое. Это он меня и спас. Оказывается, три дня вез. Одежду мне с себя отдал, обморозился сам, а не бросил. Муйко его звали.

Муйко. Однако парень, Виталя Дмитрич, напрасно маленько говорит. Того летчика-то я оленями вез. Сам только маленько тащил. Перва-то я дикого добывать ушел. Один ушел. Три дня ходить мера, от стойбища ушел. Ничего не брал. В лес нарочно ушел. Там голо-мушка была — чум из лесин сделанный, землей закрыт. Этак думал маленько жить, дикого добывать. Сам двумя оленями ходил. Только оленей было. Больше и не надо. Как добыл бы, людей позвал, взяли бы мясо сами. Я маленько не молодой был. Много оленей брать не хотел. Много оленей брать — пасти надо, ловить трудно. Я двух-то на ремне держал. Ходят, копают, ловить-то не надо. Ничего еще не добыл, думал умом — идти землю смотреть. Пошел. Маленько ходил, шум услыхал: будто бубуен где-то гремит: «бу-бу-бу-бу». Однако самолет-то не видал тогда, только вести слыхал, что есть. Потом видал, будто птица большая летит. Близко к земле летит. Упала потом птица. Совсем боялся тогда. Потом думать стал. Подумал: «Не птица это». Смотреть пошел. Сколько-то шел, совсем большое железо увидал. Там человек лежит рядом. Стал я тот человек смотреть. Маленько не мертвый, живой. Лопоть [одежда] совсем худая.

Видом-то добрая, но не теплая. Сокуй снял, ему одел. Рукавицы от парки отрезал, руки ему спрятал. На санку положил, повез. Перво-то в голомушку повез. Потом думаю: чего туда вести буду. Человек-то умереть может. Надо к людям его уносить. К своим зачем понесу? Кто лечить будет? Надо в больницу везти. Вот я его Дудинку повез. Два оленя силы мало есть. Обоих как уносить будут. Сам перво-то тоже ехал, потом пешком пошел…