Тургенев в русской культуре

«Как ты смеешь говорить со мной таким языком?» – гневно вопрошает Степан Трофимович. «Каким это языком? Простым и ясным?» – издевается в ответ оборотень Петруша, успешно сочиняющий себе не только лицо, но и манеры и язык в соответствии с характером собеседника и отношением к нему. Задачу «употребить <…> человека» он решает с помощью употребления соответствующего слога. «Слушайте, отец родной, надо же было с вами познакомиться, ну вот потому я в моем стиле и говорил», – иронически-снисходительно обольщает он губернатора; в разговоре со Ставрогиным – молит, упрашивает, задыхается, восторженно захлебывается, вдохновенно, страстно и образно ораторствует – «неистовствует»; по-другому, но столь же умело подстраивается под косноязычного Кириллова, выражая готовность понять и совпасть в слоге, чтобы тем успешнее использовать: «Вы сердитесь за слова»; «Пусть, пусть; я очень глупо выразился». Способ выражения оказывается в «Бесах» напрямую связанным с содержанием субъекта выражения, носителя слова. Все нигилисты, включая Ставрогина, «не совсем доучившегося русской грамоте» и делающего «ошибки в слоге», косноязычны, Петр Степанович – «многоязычен», Степан Трофимович – красноречив и, даже слегка позерствуя, искренен, весь как на ладони.

Потрясенный разоблачениями сына, Верховенский-старший поневоле их подтверждает, но, подтверждая факты, противостоит им стилистически, в очередной раз обнаруживая житейскую инфантильность и бестолковость при теоретической устремленности к высокому и благому. «“Fils, fils chéri”[241] и так далее, я согласен, что все эти выражения вздор, кухарочный словарь, да и пусть их, я сам теперь вижу. Я его не кормил и не поил, я отослал его из Берлина в —скую губернию, грудного ребенка, по почте, ну и так далее, я согласен… “Ты, говорит, меня не поил и по почте выслал, да еще здесь ограбил”. Но, несчастный, кричу ему, ведь болел же я за тебя сердцем всю мою жизнь, хотя и по почте! Il rit[242]. Но я согласен, согласен… пусть по почте, – закончил он как в бреду», – этот монолог производит трагикомический эффект, но, при всей нелепости фигуры и слов такого отца, в реакции сына – «Il rit» («он смеется») проявляется нечто зловещее и вовсе не сыновнее.

От стилистических разногласий с Петрушей Степан Трофимович вроде бы совершенно нелогично перескакивает на другую тему: «Я не понимаю Тургенева. У него Базаров это какое-то фиктивное лицо, не существующее вовсе; они же первые и отвергли его тогда, как ни на что не похожее. Этот Базаров это какая-то неясная смесь Ноздрева с Байроном, c’est le mot[243]. Посмотрите на них внимательно: они кувыркаются и визжат от радости, как щенки на солнце, они счастливы, они победители! Какой тут Байрон!..». Однако логика, и очень серьезная, здесь есть, и уничижительная окраска отзыва о тургеневском герое не должна затемнять очень важный глубинный смысл: «кувыркающиеся» и «визжащие», – а это прежде всего, разумеется, сам Петруша Верховенский, подвигнувший отца на сравнение, – не выводятся из Базарова, не наследниками и преемниками его поданы, а противопоставлены ему, причем противопоставлены опять-таки стилистически: пусть Базаров – смесь Ноздрева с Байроном, но тут – какой тут Байрон! «О карикатура!» – взывает отец к сыну и изумляется: «Помилуй, кричу я ему, да неужто ты себя такого, как есть, людям взамен Христа предложить желаешь?» Каков бы ни был Базаров, даже если он «фиктивное лицо», но эти – подмена, фальсификация, карикатура – пародия, претендующая вытеснить и уничтожить оригинал. Единственный из всех героев романа понимающий, чувствующий, что происходит, – художественная натура! – Степан Трофимович от этого нашествия «семинаристов» (так, между прочим, Тургенев называл своих оппонентов Чернышевского и Добролюбова) пытается защититься тем единственным оружием, которым располагает, – слогом. В разговоре с Хроникером он сетует и негодует: «И заметьте, эта наша привычка на ты отца с сыном: хорошо, когда оба согласны, ну, а если ругаются?».

Вот этот глубоко чуждый, бесцеремонно проникающий в недоступные ему области «петрушин» слог и слышит Тургенев, читая Чернышевского: «то сюсюкает по-младенчески, виляя для красоты неумытой з……, то ругается как извозчик – рыгая и харкая» [ТП, 5, с. 129]. Здесь не место оценивать справедливость этой оценки, здесь важно констатировать проницательность Достоевского, очень точно определившего линию категорического расхождения своего соперника-недруга с «нигилистами», которых он же сам так настоятельно навязывал Тургеневу в единомышленники.

Не получалось высечь старшего Верховенского. Не хотел он умирать от трусости и от поноса. В черновиках романа одна за другой появляются знаменательные записи, показывающие, как изменялся, относительно первоначального варианта, герой, как упрямо оставался он на первом плане, даже после появления Ставрогина:

«Куда девать Степана Трофимовича?» [Д, 11, с. 176];