Тургенев в русской культуре

Между прочим, при всей контрастности внешнего рисунка судьбы, Попрыгунья (назовем ее «Оленька первая») очевидно подготовила в творчестве Чехова появление Душечки (Оленьки второй). Обе, за неимением собственного содержания, доверчиво влекутся за содержанием чужим – мужским. Обе, хотя и по-разному, слепы (можно было бы сказать – глупы, но это тот случай, когда, пожалуй, точнее иначе, по-толстовски: они не удостоивают быть ни глупыми, ни умными – но не как Наташа Ростова, по-другому). Обе хоронят мужей, Душечка, несмотря на всю свою безоглядную преданность, даже двух. Обе уже названиями своих рассказов предъявлены как типические, универсальные явления.

Но «Душечку» Чехов сам называл рассказом «юмористическим» и явно был доволен, что Толстой, как писали ему очевидцы, с наслаждением читал ее вслух в семейном кругу и «все очень смеялись» [ЧП, 8, с. 395]. Такая реакция на «Попрыгунью» невозможна. Душечка – это мягкая и покорная женская субстанция, очищенная от каких бы то ни было социальных, интеллектуальных, нравственных и эстетических сверхзадач, от всего, кроме готовности и способности всецело раствориться в своем «повелителе». Попрыгунья тоже хочет примкнуть, прильнуть, напитаться чужими смыслами за отсутствием собственных, но это случай осложненный, «извращенный». Попрыгунья заражена бациллой, которую выпестовала, прежде всего именно в творчестве Тургенева, русская литература: она не готова отдаться по инстинкту любви и материнства – она ищет во всем вокруг, и в первую очередь в партнере, чего-то исключительного, из ряда вон выходящего, необыкновенного: «она боготворила знаменитых людей, гордилась ими и каждую ночь видела их во сне. Она жаждала их и никак не могла утолить своей жажды». Этот нравственный вывих – отнюдь не индивидуальное свойство конкретной женской особи. При внимательном рассмотрении Попрыгунья оказывается зеркальным – зазеркальным – отражением тургеневской девушки в варианте Елены Стаховой, с которой сняты романтические покровы и идеологическая нагрузка.

В отличие от удивительной Елены, изначально нацеленной на героя и героя избирающей, чеховская Ольга Ивановна, напротив, появляется перед читателем в момент, когда она выходит замуж «за простого, очень обыкновенного и ничем не замечательного человека». Обыкновенность Дымова настойчиво акцентируется рассказом о его рутинной врачебной службе, «ничтожной» частной практике «рублей на пятьсот в год» (для сравнения сказано, что художник Рябовский продал свою последнюю картину за пятьсот рублей), чине титулярного советника, заурядном имени (для «артистической, свободной и избалованной компании» друзей Ольги Ивановны «имя Дымов звучало так же безразлично, как Сидоров или Тарасов») и заурядном облике: все той же компании он «казался чужим, лишним и маленьким, хотя был высок ростом и широк в плечах». Эта многократная акцентировка обыкновенности мужа дополнительно подчеркивает противоположные жизненные устремления его жены. Главный талант самой героини, помимо разнообразных художественных дарований, которые за ней числила референтная группа, состоял «в уменье быстро знакомиться и коротко сходиться с знаменитыми людьми». И замужество ничего в этом плане не изменило: милый, славный, добродушный Дымов не мешал ей боготворить знаменитостей и льнуть к ним.

Совершенно очевидно, что страсть к необыкновенному здесь подана иронически и «пущена в тираж», но очевидно и то, что эта idée fixe роднит по принципу контраста жалкую в своем натужном тщеславии чеховскую героиню с прекрасной тургеневской Еленой, высокие порывы которой сочетались с небрежением ко всему обыкновенному: «обыкновенным» женихам, «обыкновенным» родителям, «обыкновенной» жизни.

Между прочим, если Добролюбов прочитал в искании Еленой героя ключевую тенденцию русской жизни (что вполне соответствовало одному из смыслов романа), то Писарев усмотрел здесь неадекватность героини, а заодно и ее создателя: Тургенев, по мнению критика, «глазами психически больной Елены смотрит на действующие лица своего романа; оттого он вместе с Еленой ищет героев; оттого он вместе с нею бракует Шубина и Берсенева, оттого он выписывает из Болгарии невозможного и ни на что не нужного Инсарова. Елена и вместе с нею Тургенев не удовлетворяются обыкновенными, человеческими размерами личностей; все это мелко, все это обыкновенно, все это пошло; давай им эффекта, колоссальности, героизма»[355]. И это тоже одна из граней романного смысла. И именно эта грань – Еленины «претензии не по чину» – стали камнем преткновения для Чехова, который лишает тягу к необыкновенному героического масштаба и эстетической привлекательности, а саму «удивительную девушку» спускает с пьедестала и пародирует в образе Попрыгуньи.