Тургенев в русской культуре

Между тем молчание Толстого было единственной для него приемлемой реакцией в сложившихся обстоятельствах: спорить бессмысленно и невозможно, соглашаться еще невозможнее. Толстой тоже уходил. В прямо противоположную относительно той, которая мечталась для него Тургеневым, сторону. Идеологические разногласия между ними в момент примирения были гораздо глубже, чем до и во время разрыва 1861 года, а к началу 80-х становились необратимыми. Толстой, внешне оставаясь в системе привычных отношений и связей, внутренне уходил из той литературы, на поприще которой Тургенев ждал от него «богатых и великих милостей» [ТП, 10, с. 232]; из семьи, которая так восхитила Тургенева при встрече в 1978 году и в которой уже назревали тяжелейший конфликты; из системы ценностей, которая, даже при кардинальном расхождении во взглядах, до поры до времени оставалась для них с Тургеневым общей. По-видимому, понимали это оба. Но восстановленными отношениями дорожили, и в 1883 году Тургенев, по праву старшего и уходящего навсегда, попытался в последний раз остановить, удержать, вернуть – ведь случилось же это однажды: «когда я после дурмана очнулся, я сказал себе, что я – литератор» [Толстой, 60, с. 234] – и результатом стала «Война и мир». Еще в 1876 году в письме к Н. Н. Страхову Толстой сформулировал как свое убеждение то, что было символом веры для Тургенева: «В умной критике искусства всё правда, но не вся правда, а искусство потому только искусство, что оно всё» [Толстой, 62, с. 265]. Но в 1878 году, когда состоялось примирение, ситуация уже была другой. Толстой еще создаст немало шедевров, но искусство перестало быть для него всем и путь он держит в противоположную сторону от того, что символизирует для него Тургенев-художник. В 1906 году, почти в конце этого пути, он в очередной раз пренебрежительно отмахнется от художества как такового, включая собственные создания: «Заниматься чтением пустых романов Тургенева, Л. Толстого, Гончарова и др. я вам не советую. Читайте лучше евангелие и книги мудрецов» [Толстой, 76, с. 102].

Однако от самого Тургенева Толстой отмахнуться не сможет.

Смерть Тургенева обновила то чувство, которое в 1857 году в Париже было запечатлено в дневнике: «Проснулся в 8, заехал к Тургеневу. Оба раза, прощаясь с ним, я, уйдя от него, плакал о чем-то. Я его очень люблю. Он сделал и делает из меня другого человека» [Толстой, 47, с. 121]. Разумеется, сделать из Толстого другого человека не под силу было никому, и любовь его к Тургеневу вскоре сменилась едва ли не ненавистью, преодоленной примирением и сменившейся настороженным дружелюбием. Но теперь, в 1883 году, вернулась острота того – давнего, молодого, пережившего все передряги – чувства. Тургенев умер 22 августа (3 сентября по новому стилю). Через месяц, 30 сентября, Толстой пишет жене: «О Тургеневе всё думаю и ужасно люблю его, жалею и всё читаю. Я всё с ним живу. <…> Сейчас читал Тургеневское довольно. Прочти, что за прелесть» [Толстой, 83, с. 397]. При всей своей нелюбви к публичным мероприятиям, Толстой даже намеревался 23 октября 1883 года выступить в «Обществе любителей российской словесности» на специальном торжественном заседании, посвященном памяти Тургенева: «Непременно или буду читать, или напишу и дам прочесть о нем» [там же, с. 397], – говорится в том же письме к С. А. Толстой. Однако приказом из Петербурга заседание было отложено на неопределенный срок, то есть отменено: власть испугалась ажиотажа, вызванного одним только ожиданием выступления Толстого; с точки зрения власти, Толстой был непредсказуем и тем самым опасен. Конспект речи не сохранился (да и был ли он?), но есть письмо к историку русской литературы А. Н. Пыпину от 10 января 1884 года, в котором Толстой объясняет свое видение личности и творчества Тургенева, свое отношение к нему: