Тургенев в русской культуре

Здесь же остановимся на тех аспектах романной поэтики, которые позволяют, с одной стороны, объединить романы Тургенева и Достоевского в одну типологическую нишу – идеологический роман, а с другой стороны, противопоставить их друг другу в качестве различных жанровых модификаций: идеологического романа-как-жизнь (Тургенев) и идеологического романа-эксперимента (Достоевский).

§ 1

В отличие от типичных героев Гончарова, которые даны как яркие и характерные представители своей социальной группы, ключевые герои Тургенева (Рудин, Лаврецкий, Инсаров, Базаров) и Достоевского (Раскольников, Мышкин, Ставрогин, Иван Карамазов) принадлежат к числу необыкновенных, они выделены из окружающей среды не только более пристальным к ним авторским вниманием, но и совершенно иным, нежели у других персонажей, личностным потенциалом, принципиально отличной судьбой. Примечательно в этом плане то, что Тургенев даже слово «тип» применительно к Базарову трактовал противоположным привычному образом: «А Базаров все-таки еще тип, провозвестник, крупная фигура, одаренная известным обаянием, не лишенная некоторого ореола» [ТП, 10, с. 295–296], – объяснял он А. П. Философовой причину, по которой остается неудовлетворенной ее тоска по Базарову. Базаров – штучное, уникальное, неповторимое явление, типологически чрезвычайно значимое, но – не типичное, не массовидное.

Интересно, что Базаров и Раскольников в лице близких им по времени создания и авторскому замыслу Инсарова и князя Мышкина имеют своего рода «мета-двойников», что служит дополнительным основанием для проведения параллелей между художественными стратегиями Тургенева и Достоевского. Особенно если учесть не только текстуальные, но и контекстуальные моменты. Как известно, Базаров и князь Мышкин потенциально были продолжением и развитием Инсарова и Раскольникова: после выхода романа «Накануне» читатели с нетерпением ожидали появления в следующем тургеневском романе «русского Инсарова», а христоподобный князь Мышкин изначально задумывался как итог преображения преступника Раскольникова.

Однако и в том и в другом случае получилось не продолжение, а скорее опровержение: Базаров и Мышкин противостоят своим «прототипам», являются анти-Инсаровым и анти-Раскольниковым. Базарову абсолютно чужд инсаровский фанатизм; человечески, личностно он гораздо тоньше, сложнее, глубже, масштабнее «болгара» и, надо признать, намного изощреннее, искуснее его сделан как художественный образ. Гуманист Мышкин – антипод патологического человеколюбца Раскольникова, первого из «бесов» Достоевского, соблазнившегося и соблазняющего «легким» способом решения проблемы социальной справедливости. Раскольников, как и Инсаров, – мономан, фанатик. Мышкин, как и Базаров, мыслит объемно и свободно, понимает неоднозначность людей и обстоятельств, ощущает трагизм собственного существования, оба они причастны высокой трагедии.

Здесь важно подчеркнуть, что исключительность героев Тургенева носит жизнеподобный характер, то есть это такая исключительность, которая присуща самой жизни, встречается в ней и, собственно, и является критерием и контрастной точкой отсчета для определения массовидного, широко распространенного. Исключительность же героев Достоевского имеет явственный фантастический отблеск, это исключительная исключительность, балансирующая на грани невозможного и именно таким образом обнажающая скрытые, лежащие под спудом видимой реальности и до поры до времени дремлющие тенденции.

Показательно в этом плане наблюдение К. Леонтьева: «Версилов – это человек совершенно исключительный. Но исключительный не в том смысле, в каком могут считаться исключительными Рудин и Лаврецкий, Печорин и Вронский <…>. Про таких людей, как Рудин и Лаврецкий, Печорин и Вронский, не только думается, что сами авторы знали их лично, но иногда читатель воображает даже, что он сам с ними был в действительной жизни знаком и близок. <…> Из главных же лиц Достоевского я не помню ни одного, которого я мог бы вообразить действительным знакомым моим. Тургенев, Писемский, Толстой, Маркевич, Островский ясно и верно отражают русскую жизнь. <…> Достоевский глубоко преломляет ее, сообразно своему личному устроению»[90].

При всей своей уникальности, тургеневский герой, в отличие от героя Достоевского, не несет в себе «фантастического» элемента и не является ни экспериментатором, как Раскольников, ни экспериментальной фигурой, как князь Мышкин, ни тем и другим одновременно, как Ставрогин.