Туркестан в имперской политике России: Монография в документах

Я заходил в избы и просил показать мне, какие у крестьян книги, и хотел проверить, умеют ли дети читать. Мать откликнулась: «Книги, как же, кажись, есть, – и стала рыться на полу под угловым столом, в каком-то хламе, – не то книжки, не то тетрадки». Но не нашла. «Да, видно, и забыла: нету. Весною еще как кончили школу, так, значит, все туда и вернули». Так мне и не удалось проверить.

«А как вы тут с батюшкой живете; мирно, не ссоритесь?»

Начинаются жалобы на батюшку. Он да пономарь вечно пьяны: то в смерть пьяными их из арыка поднимают; на Светлый праздник, вместо того чтобы служить в селе, священник уехал себе в город Наманган; пономарь [.Д¹, а он их в церкви не читает. Звонит в колокол в 10 часов утра, а приедешь, его там нет.

Повреждение в документе.

«Так что мы и порешили: что ж в церковь ходить, так и не ходим».

Об отношениях успенцев с батюшкой было мне известно по слухам еще в Скобелеве, причем рассказывали так, что на священника они устраивают форменную травлю, а церкви объявили бойкот. Когда я был в Успенском, священник отсутствовал в селе. Он внезапно приехал ночью и, несмотря на то, что я встал рано утром, в 4 часа утра, оказалось, что священник внезапно снова выехал из села. Мне это показалось очень подозрительным.

Однако с этим священником я[497] все-таки впоследствии познакомился, случайно встретив его, уже на обратном пути, в Наманган, в церкви, куда я зашел во время богослужения. Просил его меня навестить.

Священник этот, Василий Савич Савченко, молодой человек, лет 26, родом донской казак, очень располагающей наружности, спокойный, разумный, душевный, очень осторожный на словах. Он мне, все больше под давлением моих настоятельных расспросов, рассказал понемногу, что долго бился с успенцами, желая им помочь и направить их на лучший путь. На примере собственного церковного надела (33 десятины) показывал им, как надо бороться с овсюгом, или шестикратными в лето перепашками поля, или посевом, по особому подбору, разных кормовых трав: на суходольных – клевера, вики[498], люцерны, эспарцета[499] , безостого костра][500], а на поливных землях – японской чумизы[501], японского сорго[502], гаоляна[503] – после чего земля снова становится как бы девственной для пшеницы, которая в первый год дает урожай сам 100 пудов и больше. Советовал им сеять рожь, которая дает урожаю много, до 200 пудов.

Только ничего из этого не вышло. Крестьяне находят шестикратную перепашку для себя сложной и утомительной. В разные новые травы не верят; ржи же не сеют потому, что на базаре она не имеет цены, а им надо получить такой урожай, чтобы сейчас же его продать и получить деньги. Как только снимут урожай пшеницы, так сейчас все везут на базар в город, там продают, а на вырученные деньги покупают водку, которую везут тайком в село и занимаются продажей ее среди киргиз, а зимою, когда бывает нужен хлеб, они снова его покупают в городе, часто в долг.

Вообще чувства хозяйственности нет; не сеют ни перца, ни моркови: «что мне сеять, пошел на базар да на 30 копеек и купил себе». На почве торговли водкой, разбавляемой обыкновенно ради прибыли водой, у крестьян нередко возникают ссоры с киргизами. В прошлом году крестьянин продал киргизу водки, а киргиз, зная, что тот торгует тайком, не захотел уплатить деньги. Зачалась драка, причем киргиз избил крестьянина так, что тот вскоре скончался, а в протоколе было сказано, что крестьянин умер от разрыва сердца.

«Вы думаете, отчего успенцы не вышли к вам навстречу, когда вы подъезжали к селу? Ночью прибыл к ним большой транспорт водки, так вот они его разбирали и прятали, чтобы вы не заметили». Крестьяне проводят время в пьянстве. Когда соберутся, то поют городские, фабричные песни – циничные, непристойные. По общему впечатлению, я склонен больше верить священнику, а не крестьянам.

В Намангане я виделся также с уездным землемером Винницким, который при первоначальном устройстве Успенского поселка отмежевывал крестьянам наделы и устраивал у них орошение. Я спрашивал его, почему он счел достаточным проведение одного арыка, был ли с киргизами разговор насчет количества пропускаемой из реки Пашаты воды, действительно ли была поставлена водомерная рейка, почему было сочтено, что прорытый арык может обслуживать все 76 наделов, почему не больше и не меньше, предшествовало ли условие относительно прохода в 100 сажень от пастбищ родниковой воде Джиргитала?

Ответ землемера Винницкого показался мне странным: никаких нареканий со стороны киргиз насчет количества пропускаемой воды сделано не было. Просто прорыли арыки и пустили воду, и все пространство земли, которое идет от арыка ниже по склону, назвали поливной землей и нарезали на ней 76 участков. А дальше только потому не считали землю поливной, что склон идет уже не вниз, а вверх, «а вверх вода не может течь […][504] счет рейки, а также 100-саженного прохода землемер ничего не […][505]».