Тушеная свинина

Цзяцзя хотела накатать жалобу управляющему, но вдруг обнаружила, что не может сложить нужные слова воедино. У нее не было навыка в написании жалоб, она привыкла ходить по магазинам с Чэнь Ханом, который, едва почувствовав неприязнь продавщицы, сразу потребовал бы начальника. А Цзяцзя, конечно, приняла бы роль молчаливой жены.

Она повернулась и торопливо покинула торговый центр, чувствуя себя еще несчастнее, чем раньше. Крыса, которую не только поймали, но и избили, растоптали, загнали в темный угол. Цзяцзя почувствовала, как съеживается, как слабеют мышцы, как гнется спина. Она остановила такси.

– «Шин-Кун-плейс», – скомандовала она водителю.

Она должна была спастись, выскочить из угла и самым величественным образом появиться на большой открытой сцене.

Они приехали. Цзяцзя расплатилась с водителем и велела оставить сдачу себе. Затем пронеслась мимо бутиков европейских дизайнеров, ювелирных, часовых и направилась прямиком к девушке с накладными ресницами.

– Я бы хотела купить два красных свитера, которые выбрала раньше, – произнесла Цзяцзя так спокойно и твердо, как только могла.

Продавщица моргнула, а затем вежливо улыбнулась.

– Конечно, – ответила она. – Может, хотите что-нибудь еще?

– Пожалуй, нет, – проговорила Цзяцзя. – Хотя подождите минутку, дайте мне еще этот шарф.

Она взяла с вешалки красный шарф и им помахала.

После того как продавщица скрылась за дверью, чтобы упаковать вещи, Цзяцзя почувствовала: отчасти реанимировав чувство собственного достоинства, она опять может дышать. Вернувшаяся с аккуратно завернутыми свитерами и шарфом продавщица сообщила полную сумму. Цзяцзя расплатилась, еще немного походила по магазинам, больше ничего не купила и вышла.

Она села на скамейку, положив пакет с покупками на колени. Хотелось плакать, но у нее не было времени пойти домой и заново накраситься перед встречей с Лео. Поэтому Цзяцзя закрыла лицо руками и представила себе, как плачет, кричит на весь город, кричит так сильно, что у нее разрывается сердце и все ее слышат. Она представила себе, что плачет, как новорожденный младенец, не ведающий всех перипетий жизни, ее перекрестков и тупиков. Она представляла себе, будто плачет, совсем недолго, а потом встала и спустилась в метро, чтобы успеть на ближайший поезд.

Цзяцзя предстояло стать второй женщиной, которую Лео представил родителям. Первую он приводил к ним пять лет назад. Он хотел, чтобы отец с матерью приняли Цзяцзя, но – и это было еще важнее – надеялся также, что они ей понравятся. Однако Лео предложил встретить Новый год с ним и немедленно пожалел о своих словах. Лучше бы она отказалась. Ему следовало быть более осторожным и не просить прямо. Цзяцзя дала согласие взволнованным и встревоженным тоном, словно он не оставил ей выбора и отклонить приглашение было проявлением грубости.

Из наблюдений за Цзяцзя Лео сделал вывод: она всегда выбирает то, что, по ее мнению, доставляет удовольствие другим, а не то, что нравится ей самой. В общем, Цзяцзя согласилась, и с тех пор Лео замечал ее видимое, хотя и хорошо скрываемое беспокойство. Она часто посылала ему сообщения, в которых спрашивала, что его родители любят есть, какой вид алкоголя предпочитают, курит отец китайские сигареты или импортные, одежду каких размеров носят.

В канун Нового года она появилась на парковке его дома чуть раньше четырех. Лео не был фанатом престижных автомобилей и прекрасно понимал: в его машине, обычной черной «Хонде Аккорд», нет ничего особенного. Он подумывал отвезти Цзяцзя к родителям на такси, но в конце концов решил, что поедет на «Хонде». Это был он. Не Чэнь Хан. И он хотел, чтобы она это понимала.

Она купила его родителям одинаковые красные кашемировые свитера, сообщила Цзяцзя в машине. Оба на размер больше обычного. Так в холодные зимы можно будет их надевать поверх других теплых вещей. К тому же она купила красный шарф для матери и несколько пачек сигарет «Юйси» для отца.

В Пекине это было лучшее время года. Люди расходились по домам и рассаживались вокруг стола в гостиной. Женщины подавали безупречно разложенные ряды пельменей, мужчины, прячась в клубах табачного дыма, болтали за чашкой чая обо всем, произошедшем за последний год. Хотя Лео никогда не покидал город во время китайского Нового года, он уже больше двух лет не проводил праздники дома. Родители не настаивали – они считали, что он занят работой. Он был близок с семьей, но скорее предпочитал мирное одиночество, совершая пешие прогулки по парку Сяншань, катаясь на велосипеде по проспекту Чанъань или путешествуя по пустым подземным переходам, где без обычных рабочих-мигрантов, мчащихся по своим делам, становилось гораздо приятнее.