Тусклый свет электрических фонарей

Среди залива, подальше от берега, рыбаки на лодочках то ли забрасывали, то ли вынимали сети. Люди на берегу косились на мою одежду, признавая во мне чужака. На земле (точнее, на набережной), прислонившись спиной к стене, сидел старый сморщенный человек с лицом индейского вождя. Взгляд его был устремлен в море, мышцы окаменели и пребывали в неподвижности. Я рассматривал его, пытаясь понять, чем он заинтересовал меня, и вдруг вспомнил. Это был Морок собственной персоной.

— Добрый день, — вежливо поздоровался я. Морок неторопливо взглянул на меня и кивнул чуть заметно. Лицо его вновь замерло. Сейчас он не был похож на того Морока, с которым я встречался ранее. Может, это всё-таки не он?

— Это ведь ваш город? — поинтересовался я, садясь рядом у стены. — Вы его придумали?

Морок вновь кивнул.

— А зачем? Такие громадные пространства, столько людей, всё живое… Сколько же времени на всё это надо.

Морок молчал, глядя на горизонт. Я совсем уже разуверился в ответе, когда Морок, не отрывая взгляда от вечного, произнес:

— У меня есть время… Много времени. А зачем… У этого города нет причины и предназначения. Он низачем.

Я почему-то почувствовал обиду. Мне нравился город, я уже любил его, и вдруг оказывается, что он бессмыслен.

— Как же… Совсем низачем?

Морок оторвал взгляд от волн:

— Бесполезен, как и любое искусство. Все наваждения бесполезны, как бесполезны картины, статуи, музыка…

— Ну почему же, — возразил я. — Искусство нужно. Всем.

Морок смерил меня насмешливым взглядом.

— А вы тогда зачем этим занимаетесь? — вспылил я.

— А я не считаю, что обязан заниматься только осмысленными вещами, — язвительно заметил Морок. В его оживших фразах проступила та его сущность, которую я хорошо помнил по встрече у костра.

Я задумался, подыскивая ответ.

— Значит, вы считаете мороки искусством? — наконец спросил я.

— Это предельный вид искусства. И любое искусство является наваждением. Первобытные бизоны на стенах пещер были первыми мороками.

Ветер с моря усилился. Волна становилась всё сильнее. Рыбаки, свернув свои сети, спешили пристать к берегу. Небо покрылось маленькими облачками.

— Ну вы сравнили. Бизоны — это просто рисунок. А это всё, — я похлопал ладонью по нагретой солнцем стене, — обладает всеми чертами реальности: твердостью, запахами, вкусом, звуками…

— И гораздо более важными свойствами реальности — потенцией развития, судьбой, прошлым, будущим, непредсказуемостью. Эти люди вокруг нас могут влюбляться, страдать, рожать детей, любоваться закатами, проявлять собственную волю. У каждого свой характер, каждого можно вытащить в реальный мир, и он будет там жить обычной человеческой жизнью. По крайней мере, никто не сможет понять, так это или нет.

Морок беззастенчиво хвастался результатами своих трудов.

— Как же вы смогли сделать такое?

— Я очень хорошо разбираюсь в природе вещей, — Морок улыбнулся.

— А Веда? Она тоже наваждение?

— Веда? Нет, с чего ты взял?

«Ага, — подумал я. — Впрочем, он и соврет — недорого возьмет. Благо не на ликси сейчас говорит. И ведь неспроста им такой язык понадобился».

Морок тем временем разглядывал меня.

— Видите, как много отличий между рисунками в пещерах и тем, что вы делаете, — сказал я под его взглядом.

— Цель одна, — пояснил мой собеседник. — И то, и другое пытается воссоздать реальность. Только в наскальных рисунках это получается лишь с некоторыми ее аспектами. А потом художники научаются отражать действительность всё лучше и лучше, появляется иллюзия пространства, объема. Пока лишь иллюзия. Добавляется звук, следом придут запахи, тепло, реакция на окружение. Опять-таки в виде иллюзий. Сейчас вы еще не умеете этого делать и называете такие произведения мороками. Но искусство не обязано останавливаться на иллюзиях. В какой-то момент мираж обретает плоть и становится реальностью. Художник понимает неожиданно, что созданный им цветок ничем не отличается от цветка настоящего… В этом неосознанная цель мастера — создать реальность, стать богом.

— Вы же сказали, что цели у искусства нет. А оказывается, есть всё-таки! Да и кроме этой я назову еще десяток!

— Например? — ухмыльнулся Морок.

— Ну, показывать красоту окружающего мира, раскрывать характеры персонажей, оказывать эмоциональное воздействие на зрителя, учить его и всё такое.

— Это всё равно что сказать, что Мир создали для того, чтобы ты мог есть шоколад, — лицо старого индейца смяли ехидные морщины.

Я вздрогнул. Его слова напомнили разговор с Остином и цель моего визита сюда. Лукавые глаза Морока не сулили правды.

— Вы так говорите, как будто искусство обязано повторять реальность, — я решил найти брешь в рассуждениях. — А на самом деле…

Морок встал одним молодым движением. Я замолчал и поднялся тоже.