Тусклый свет электрических фонарей

Я проснулся оттого, что замерз. Открыл глаза и у самого лица обнаружил железное блестящее колесо. Полированный рельс прогнулся под навалившейся на него тяжестью, выгнулся, пропуская колесо вперед, прогнулся под следующим. Я испуганно вскочил на четвереньки. Ранний трамвай неспешно прокатил мимо меня свое тело, грохотнув на стрелке. Я отпрянул назад. Тело бил озноб. На земле, заботливо свернутый и положенный под голову, лежал плащ. Визг тормозов, раздраженный гудок. Машина, светя фарами, вынырнула из серого утреннего тумана. Извиняясь, я развел руками и, подхватив плащ, бросился к обочине с середины проезжей части.

Даже одевшись, я никак не мог согреться. Площадь вновь обрела свой обычный вид. Раннее утро не успело еще разогнать осенний туман. Немногочисленные машины колесили по брусчатке через то место, где я только что спал. Бронзовый поэт вернулся на свой постамент и глядел сочувственно. Город, борясь со сном, пытался открыть глаза.

Ночные разговоры

— Алло! Дядюшка Хо?

— Здравствуй! — голос мальчика лет пяти.

— Это я…

— А я тебя узнал! Я вообще кого хочешь узнаю по голосу!

Поведение тоже как у ребенка. И как с таким серьезно разговаривать?

— Я хотел спросить. На празднике у Туссэна были все из ваших?

— Меня не было. Они там веселились, а я тут один был, — ребенок явно обиделся.

— А кроме тебя?

— Кого-то не было, но они сами не пошли, а меня даже не позвали.

— Но как же ты мог прийти? У тебя же тела нет.

— Ты злой! Зачем мне говоришь такое? Не буду с тобой разговаривать! — малыш бросил трубку.

Я скомкал промокший насквозь носовой платок и отшвырнул его в угол комнаты. Сон на булыжной мостовой во второй половине осени обернулся насморком, больным горлом, тяжелой головой. Я посидел некоторое время, держа трубку в руке и вяло раздумывая, продолжать ли допытываться у телефонного духа, куда подевалась Кати, или завалиться спать до полного выздоровления. Голова раскалывалась и наотрез отказывалась думать. Я опустил трубку на рычаг, тяжело побрел к дивану и, отвернувшись лицом в темный угол, заснул.

Когда я проснулся, за окном было уже темно. На кресле в противоположном углу комнаты сидела Веда с сердитыми глазами.

— Ревнуешь?

Веда кивнула. Мы помолчали некоторое время. Больная голова не давала соображать.

— Послушай, — сказал я. — Вот вы все такие всемогущие. Вылечи мой насморк. И чтобы голова не болела, и горло.

— Мы не умеем лечить.

— Почему это?

— Нам не надо. Мы не болеем. Мы хозяева своих тел и можем менять их так, как захотим. В разумных пределах, конечно. Только старые умеют лечить — те, кто поселился в тела, еще не умея ими правильно управлять.

— Кто это — старые?

— Ну, Мокка, Голем, Морок…

— …дядюшка Хо.

— Нет, дядюшка Хо не старый. Мог бы и сам догадаться.

— Как, интересно?

— Развитая телефонная сеть возникла не так уж давно.

— А. Да. Я сейчас совсем плохо соображаю. Голова болит.

— Так тебе и надо!

— Не обижайся. Так вышло.

Веда вздохнула:

— Я знаю, что неправильно ревновать. Тем более на празднике. Я просто слишком маленькая еще. Говорят, что после ста лет уже не ревнуют. В этом отношении тебе не повезло — ты не доживешь до ста, и я буду ревновать всю твою жизнь.

— Это у тебя шутки такие?

— Да нет, всё так и есть. Чем дольше мы живем, тем меньше в нас человеческого. Всё поведение меняется. Мы можем строить взаимоотношения друг с другом не на основе первобытных инстинктов, а так, как захотим сами. Без ревности, зависти, стремления сделать карьеру, стремления быть выше других… Но для этого каждому из нас нужно время.

— Не болеть вы быстрее учитесь.

— Надо же, какой ехидный!

— Ехидный, — согласился я. — И тоже буду ревновать. Мне тоже сто лет еще не исполнилось. Сама ушла куда-то с Алларихом, а на меня обижается!

Веда покраснела, затем вскочила с кресла и выбежала из комнаты и из моей квартиры.

* * *

— Алло!

— Ты что-то хотел у меня спросить?

— Дядюшка Хо, вы знаете, который час?

— Разумеется, — невозмутимо парировал телефонный дух. В трубке щелкнуло, и записанный на пленку голос любезно сообщил точное время, предполагающее глубокую ночь.

— Вы что, никогда не спите?

— Когда я не говорю, меня как бы и нет. Приходится говорить круглосуточно. А ночью с этим особые проблемы.

— Можно позвонить кому-нибудь из другого полушария.

— Можно, конечно… Это сопряжено с определенным риском. Я боюсь лишиться целостности.

— Ладно, бог с вами. Я действительно хотел спросить. Вам известно, почему Кати не было на празднике?

— Кати?

— Ну, той, что живет сейчас в ее теле.

— Я ее плохо знаю. Мы пока мало общались. К тому же она еще совсем юная, ей необходимо время, чтобы освоиться в этом мире. Ты лучше у Туссэна спроси.

— Спасибо. Хотя я рассчитывал узнать больше.

— Что поделаешь. Ринама конта стела бу.

— Опять непонятно говорите. Ликси или тамрик?

— Ликси.

— Мне так до сих пор и не рассказали, чем тамрик от него отличается.

— Ну… Как и на ликси, на нём нельзя сказать неправду. Но слова в нём совсем другие. И вообще всё другое. С ликси даже перевести ничего нельзя на тамрик и наоборот. Так же как с ликси и тамрика нельзя перевести на обычный язык…