Тусклый свет электрических фонарей

— Зачем же нужны два языка с одинаковыми свойствами…

— А зачем нужны тысячи человеческих языков? Кстати, у нас не два языка, а гораздо больше. И в этом всё-таки есть смысл. Есть такие утверждения, которые нельзя сказать на ликси, но можно на тамрике, и наоборот. А есть такие, причем вполне правдивые, которые нельзя сказать ни на одном из языков истины.

— Как у вас всё сложно.

— На самом деле еще сложнее. Мы кроме языков истины иногда пользуемся языками лжи. Лонгеварном, например. Любая фраза, сказанная на этом языке, — ложна.

— А это еще зачем?

— Видишь ли, разработка языков — это один из способов познания мира. Я занимаюсь этим с самого рождения. И, оказывается, исследуя искусственные языки, можно узнать невообразимо много о природе вещей, так много, что даже дух захватывает.

— Может быть, ты так думаешь потому, что язык — единственный метод исследования, который есть в твоем распоряжении.

— Даже если так, — голос дядюшки Хо стал сухим, — это не повод говорить мне такие вещи в лицо. Да, я ограничен в своих возможностях, но тем не менее живу полноценной жизнью. Боюсь, что ты на моём месте был бы жалким идиотом. Ты и свое тело используешь лишь отчасти, не давая реализоваться сотням возможностей.

— Извини. Я не хотел тебя обидеть.

— Кроме того, — мгновенно смягчился мой собеседник, — когда ты рассказываешь сказку, ты и не пытаешься убедить кого бы то ни было в своей правдивости. А языки лжи дают много новых возможностей для повествования, а для поэзии это просто находка. Наши языки — и языки истины, и языки лжи — это объединение того, что вы называете наукой, с тем, что вы называете искусством.

Разговор с дядюшкой Хо подействовал на меня благотворно. Наконец, после долгих дней болезни, я чувствовал, что выздоравливаю. Несмотря на глубокую ночь, спать не хотелось. Как всегда перед выздоровлением, мое тело медленно наполнялось силами. Окружающий мир казался романтичным и немного сказочным. Я лежал в своей кровати под белой простыней и бездумно смотрел на темный прямоугольник окна, за которым, оранжевый в электрическом свете, падал ранний первый снег.

* * *

Мы шли по ночному городу. Зима еще не началась, но осень определенно закончилась. Кисейные лоскутки поземки до блеска натирали булыжники мостовой. Туссэн бодро шагал по пустынной улице и разглагольствовал:

— В мире гораздо больше чудес, чем можно было бы предположить. Вот, например, видишь этот камень? — Туссэн жестко наступил носком своего ботинка на один из многочисленных камней мостовой. — Этот камень — сердце города. Если его вытащить, город погибнет.

Некоторое время мы продолжали путь в тишине.

— И ты так просто показываешь мне этот камень?

— А ты оглянись.

Я обернулся. Ровные ряды брусчатки скользкой чешуей покрывали изогнутое тело улицы. Найти среди них только что показанное чудо не представлялось возможным.

— Кроме того, — продолжил мой собеседник, — его не так просто оттуда извлечь. Как ты думаешь, почему эта улица до сих пор в булыжнике, в то время как все ближайшие под асфальтом?

Разговор вновь прервался. Размеренные шаги не позволяли торопить события.

— В мире, как оказалось, много не только чудес, но и чудовищ, — я не хотел грубить, но не смог сдержаться. — В вас многое пугает.

Туссэн согласно кивнул. Не желая останавливаться, я продолжал:

— Вы скрываетесь ото всех, ведете двойную жизнь. Вы едите сырое мясо. Наконец, вы попросту паразитируете на людях!

— А тебе не приходило в голову, что всё обстоит противоположным образом? Видишь ли, ты, как и большинство людей, склонен рассматривать человека в первую очередь в физическом плане. Жизнь людей, по-вашему, это в первую очередь жизнь тел. Кто с кем целуется, кто где живет, кого посадили в тюрьму. Мы же, по самой своей природе, склонны рассматривать жизнь как жизнь идей. И в этом отношении люди паразитируют на нас. Вся человеческая культура живет за счет культуры нашей. Всё новое, что возникает в искусстве или науке, возникает в нашей среде. Если бы нас не существовало, искусство вечно вращалось бы в кругу уже придуманных образов, идей, сюжетов. Мы же постоянно создаем что-то другое, что-то, чего не было ранее. И только поэтому культура до сих пор не исчерпала себя.

— Ну и самомнение у всех вас!

— Это не самомнение, мой мальчик. Я живу давно и многое помню. Первые наскальные рисунки созданы нами. Триновант, Афины, Теночтитлан, Фивы, десятки других крупных городов стоят на месте наших поселений. Когда мы становимся герметичными и тщательно прячемся от людей, развитие культуры останавливается. Единственное, что умеют создавать люди, — это каноны, закрепляя, таким образом, то, что придумали мы. Видимо, чтобы не позабыть. Вот тебе, в качестве доказательства, пророчество. Мы стали готовить блюда из сырого мяса совсем недавно. Для вас это дикость. Но пройдет не так уж много времени, и вы последуете за нами: есть сырое мясо станет общепринятым.

— Ну уж.

— Увидишь…