Твои волосы пахнут ветром (СИ)

Убедившись, что крепко спит Леголас, она выскользнула из его пленяющих объятий. Пусть… пусть проснется один, пусть не поймет, пусть разозлится, но только ждет его сумрачный коридор старинных дубов, ведущий к массивным воротам, ждут его развеселые лучники, с которыми он ходил в столько дозоров и стрекочущая, ухающая, звенящая на сотни голосов летняя лихолесская ночь. Да скупая улыбка в ясных глазах отца. Ждали его приключения и войны, которым не будет равных в веках и крики чаек. Ее же спутником был желтый и рогатый месяц, мелкая монета и застиранное сукно в трактирах, лютня и буквы в ряд уверенной рукой. — Ты уходишь? - вдруг раздалось из темноты, и Торувьель вздрогнула: — Ухожу, - сухо отозвалась она, - и не звала провожатых. Отойди с дороги, Аранен. — Аранен… – отозвался он с ноткой сарказма, - еще пару часов назад у меня было имя. — Твое имя остается с тобой, - нетерпеливо отрезала Торувьель, - я не беру ничего, что принадлежит тебе. Ни имени твоего, ни титула… — Разве не видишь? Я сам принадлежу тебе! – громыхнул он, выходя из тени, - а ты сбегаешь, как воровка, даже не простившись! — Не смей так говорить! Ты мне не сын! Не раб и не конь! Ты принц лихолесский… Вниз летели года, Меллон, и пелена наших иллюзий скрыла тьму. Но больше такого не повторится. А теперь пропусти меня, мне пора! Она рванулась от него, и вдруг застыла, будто впервые оглядывая взвивающийся к небу дымок от затушенных угольков. Лихолесские стяги, свисающие с балок вдали. Рассеянно провела рукой по зеленой траве и отерла оставшуюся на ладони росу о платье. Она ведь знала, что не стоит оглядываться… — Напрасно стараешься, — голос Лихолесца был так же холоден, как бугристые камни, — не станет тебе легче. Торувьель сжала зубы, перекусывая хребет готовой вырваться веренице слов, но смолчала. Костры горели в глазах ее и, стоило лишь присмотреться, чтобы увидеть в них борьбу. Рывком она перебросила через плечо истертый ремень лютни. — Прощай, Леголас, - мягко и буднично проговорила Торувьель, будто просто отлучаясь до вечера к реке. А потом пригнулась к нему со спины гнедого. К самым губам, так близко, что он уже смятенно решил, будто она готова его поцеловать. Но она лишь глубоко вдохнула, вбирая то ли его запах, то ли выдох. Выпрямилась. — Не надо, — покачала она головой, — Скачи в Эрин Ласгален с рассветом! Придут еще орки - полчища, несметные тучи вооруженное холодной сталью, закованное в латы, выстроенное в ровные легионы и возглавляемое могучими полководцами. Скачи, предупреди короля… Да скажи, чтобы не искал он звезд в блеске самоцветов. А ты. Ты, друг мой, просто будь тем, кто ты есть. Только тогда я буду знать, что все сделала правильно. Хотя я все равно где-то обмахнулась. Иначе ты не заметил бы моего ухода. И она дала коню шенкеля. — Прощай, Аранен! — крикнула она, — Прощайте!!! Прощайте!!! Прощайте!!! Ее голос звоном промчался над просыпающейся лесной землей, проникая в норки полевых мышей, в гнезда щебечущих птичек, в ходы муравьев. Ворота распахнулись, с грохотом ударив в бревна частокола. — Прощайте, — шептала она, глотая восточный попутный ветер, — прощайте… Через час езды, решилась она обернуться назад, и увидела лишь полотно, на котором был лес, в котором был дом, в котором жила она, который не спал в ожиданьи чудес. Полотно трепетало на ветру и удалялось, превращаясь в тонкую иглу горизонта в стоге сена Средиземья. И лишь выпь все еще стенала о тех, кто найти себе места во все века так и не смогли. Это были места, тех, для кого небо слишком высоко, а земля слишком низка. Здесь танцевали под ливнями, и не прятались от солнца. Здесь под звуки грозы вели разговоры о вечном, и спали под вой урагана. Здесь… Здесь забилось сердце ее, но отныне не принадлежало оно этим землям – нынче лежало оно на наковальне творца, он одевал его в металл. Звенела в броне душа и катились палящие слезы по забелевшему лицу, да - слезы были горячи, но не насколько пламенны как слова его – «Я сам принадлежу тебе». Она была коронована судьбой, но трон этот был расплавлен.

Конь летел все дальше, и она уже знала – земля близко. Пустая, холодная, неприютная. Где она снова будет невыносимо одинока. Где начнет все с начала и проживет новую жизнь.И раз за разом повторяла она пророчество, сказанное Намо. В груди сжималась тугая спираль, а ядреная брага ужаса пополам с эйфорией бурлила на самом дне души, поднимаясь к самому горлу. Ей уготовано было большее, чем она могла осмыслить, и меньшее, о насколько же меньшее, чем то, о чем тайком мечтала. Были ей уготованы все легенды земли.

Торувьель, ты птичкой славной Жизни пела каждый миг, Но сердца соединились С тем, кто чаек услышит крик.

Не родить тебе ему сына И ни века в любви не прожить. Откажись от нее ты смело, Уготовано тебе творить.

Знай, вознаграждена будешь ты За страдания все твои Жизнью, данной той самой, Несостоявшейся любви.